Десятки тысяч людей, эвакуированных из-за аварии на ЧАЭС,
спустя 25 лет так и не прижились на новом месте. 30-километровая зона
отчуждения осталась для них единственным домом
Галина Трянова уезжала из Припяти, как все, – взяв с собой маленькую сумку, в которой из вещей были только новый ситцевый халат, тапочки, сборник рассказов Джона Стейнбека, серый шёлковый костюм, купленный незадолго до аварии к 1 мая, минимум косметики и бельё. «Когда зашла в квартиру, интуитивно поняла: я никогда сюда не вернусь», – вспоминает она. Трянова, занимавшая на тот момент пост секретаря Припятского горкома партии, покинула город 28 апреля, когда всех жителей уже вывезли. Именно она отвечала за организацию эвакуации, а потом была начальником штаба посёлка вахтовиков – Зелёного мыса. Галина рассказывает, как поначалу, даже когда в город 26 апреля были введены химвойска, никто до конца не осознавал, что же произошло
Когда в город 26 апреля были введены химвойска, никто до конца не осознавал, что же произошло .
«Масштаб катастрофы мы почувствовали во время эвакуации города», – говорит она. Когда автобус вывез их из Припяти в Полесское, Трянова была уверена: жить осталось месяц, может, два. «Если со мной что-то случится, одеть меня надо в этот серый костюм, купленный к Первомаю», – попросила она тогда своего коллегу. «Но я ещё живу», – улыбается Галина.
По иронии судьбы за месяц до аварии Тряновой поручили провести учения по гражданской обороне. Она утверждает: сделай руководство города так, как предписывали инструкции, припятчан вывезли бы раньше. До сих пор в адрес местных властей звучат обвинения в том, что целые сутки после аварии люди находились на улицах Припяти, получая дозы облучения. Галина вспоминает, как в её кабинете в горкоме уже в ночь катастрофы сменили все телефоны, а в здании появились люди из КГБ. Украинское руководство от принятия решений было отстранено, всем заведовала созданная в срочном порядке правительственная комиссия из Москвы. «Вышло так: Щербина (Борис Щербина – зампредседателя Совета Министров. – Фокус) ждал комиссию, – рассказывает Трянова. – А Рыжков (Николай Рыжков, член Политбюро ЦК КПСС, входивший в оперативную группу по вопросам, связанным с ликвидацией последствий аварии. – Фокус), который в каком-то интервью заявил, что привык докладывать о ситуации начальству, когда уже сам во всём разберётся, изучал ситуацию. Авария случилась с пятницы на субботу, а разобрался он только к воскресенью».
Вывезти припятчан оказалось проще, чем потом в течение долгих недель встречаться с ними, расселёнными в семьях Полесского и Иванковского районов, и успокаивать, обещая скорую помощь от государства. Деньги и запасы, рассчитанные на три дня (людям обещали, что именно столько продлится эвакуация), быстро закончились. «Никакой ясности ни в одном «больном» вопросе не было, – отмечает Трянова в своей написанной спустя много лет книге «Последний распад». – Тогда я была единственным лицом – реальным воплощением власти, а значит, виноватой во всём». Решение о предоставлении материальной помощи и трудоустройстве приняли только спустя 40 дней после катастрофы.
Как на фронт
Ликвидатор аварии Николай Музыченко, уже 25 лет работающий в зоне водителем, говорит, что до сих пор день эвакуации стоит перед его глазами, словно кадры из военной хроники: родное село вереницей ведёт сдавать свою скотину, кто – поросёнка, кто – корову. Животных взвешивают и забирают на бойню. Людям разрешают взять с собой минимум вещей. Его родные вспоминают, как в 1986-м накануне аварии они закололи поросёнка. Но мясо пришлось отдать собаке, которую брать с собой запретили. Самого Николая, узнав, что он водитель, посадили за баранку грузовика. «Посадили на машину – и вперёд. Забирали, как на фронт
Посадили на машину – и вперёд. Забирали, как на фронт »,
– вздыхает его жена Людмила.
Николай Музыченко свою готовность работать в зоне списывает на молодость – ему тогда исполнилось всего 22 года. «Я же был комсомольцем!» – с гордостью говорит он и рассказывает, как ему не раз приходилось на своей машине доставлять грузы в такие места, где согласно требованиям безопасности нельзя было находиться более 2–3 минут. «А если до какого-то села по такой местности ехать километров 30? А мне на кузов груз положили – должен доставить, – говорит Николай, красноречиво похлопывая себя по затылку. – У меня как-то замер сделали на сиденье КамАЗа. 800 миллирентген было».
Жену, которая должна была вот-вот родить, он отвёз в Киев. Как участнику ликвидации аварии ему выделили на Троещине квартиру. «А там – ни стульчика, ни вилки, ни ложки, – рассказывает Людмила. – Сняли двери, поставили на два чемодана – вот такой у нас был стол. Я вместо стула на батарею садилась. Тяжело было».
Беды переселенцев не заканчивались даже тогда, когда они переезжали в только что отстроенное для них жильё. Многие из той самой 21 тысячи «домов благоустроенного типа», о возведении которых рапортовала власть, разваливались в первую же зиму. «Хата, которую родителям дали в Яготинском районе, за зиму треснула. Неудивительно, что многие стали возвращаться назад, в зону», – говорит Николай Музыченко.
За потерянное имущество всем пострадавшим выплачивали деньги. Но эти суммы, которые доходили до нескольких десятков тысяч рублей, оказались на сберкнижке и вскоре пропали.
За потерянное имущество всем пострадавшим выплачивали деньги. Но эти суммы, которые доходили до нескольких десятков тысяч рублей, оказались на сберкнижке и вскоре пропали.
«Я успела купить на эти деньги только два килограмма варёной колбасы. Одну палку – и всё», – смеётся Валентина Борисова, жившая до аварии в селе Жовтневе, а с 1992-го года поселившаяся в чернобыльском посёлке в Новосёлках.
Сразу после аварии Валентина потеряла дочь – девочка родилась в мае 1986-го, но прожила всего несколько недель. Несмотря на предупреждения врачей, многие женщины, которые не один год жили в зоне после аварии, решались рожать детей. И хотя те поначалу не отличались здоровьем, со временем, как говорят их родители, «переросли» и теперь радуют их внуками.
Зона – дом
Чернобыльский посёлок, приютившийся вдоль улицы Полесской на окраине Новосёлок, выделяется на фоне остальных домов. Правда, некоторые однотипные строения из силикатного кирпича успели обзавестись приличными фасадами и новой крышей. Но большая часть стоит нетронутой и выглядит в точности так, как много лет назад, когда сюда приехали переселенцы. Как будто их хозяева до сих пор живут в ожидании самой долгожданной из новостей – что они могут вернуться назад, в свои родные сёла. Но возвращаться некуда – от хат остались разве что печи, многие дома сгорели.
Николай Музыченко говорит, что он никуда из зоны не уезжал, что живёт там все эти 25 лет. 15 суток на вахте, 15 – в киевской квартире на Троещине. «Каждый раз, когда едет в зону, он нам так и говорит: я не на работу, я – домой», – качает головой его жена Людмила. Николай вынужден дорабатывать до пенсии в зоне, так как ликвидатору крайне трудно устроиться на другое место: работодатели начинают переживать, что его надо будет обеспечивать как чернобыльца всевозможными льготами. «Хотя какие там льготы», – вздыхает Музыченко.
Он вспоминает недавнее обещание японского правительства платить чернобыльцам-ликвидаторам по $5 тыс., если они захотят приехать и поработать на аварийной «Фукусиме-1». «Но я и за 10 тысяч туда не поеду, – заявляет Николай. – Не надо нам этих японских денег». На вопрос, что будет делать, когда через шесть месяцев сможет выйти на пенсию, он нехотя отвечает: «Не знаю, пока работаю. А там посмотрим, какую пенсию я заработал себе за эти 25 лет».
ИСТОЧНИК
Комментариев нет:
Отправить комментарий