Александр Эсаулов
Дорогие мои соотечественники по огромной стране ПРоза.ру. В связи с тем, что "Это горькое слово Чернобыль" выходит отдельной книжкой в московском издательстве "Европа", по условиям договора я должен удалить это произведение с сайта. До 10.02.07 я не вправе распоряжаться этим произведением. Удалять его совсем я не хочу и обещаю вам, что обязательно восстановлю его, когда придет время.
С уважением
Александр Эсаулов
Дорогие прозарушники. Срок действия издательского договора окончился и я восстонавливаю свои записки для всеобщего обозрения. Приходите, читайте. Тут правда о том, что происходило в городе Припять в во время аварии на Чернобыльской АЭС.
Александр Эсаулов
Дорогие прозарушники. Срок действия издательского договора окончился и я восстонавливаю свои записки для всеобщего обозрения. Приходите, читайте. Тут правда о том, что происходило в городе Припять в во время аварии на Чернобыльской АЭС.
С уважением
Бывший заместитель председателя Припятского горисполкома народных депутатов
Александр Эсаулов
Александр Эсаулов
ЭТО ГОРЬКОЕ СЛОВО ЧЕРНОБЫЛЬ…
(Записки зампреда из города, которого нет).
(Записки зампреда из города, которого нет).
Когда случилась авария на Чернобыльской АЭС, я работал заместителем председателя исполкома Припятского городского Совета депутатов, по современному говоря, был заместителем мэра города. Уверен, что очень многие недоуменно пожмут плечами: причем здесь Припять? Авария же была в Чернобыле! А те, кто знает, что и как происходило в 1986 году на ЧАЭС, так же недоуменно пожмут плечами: что за дурацкий вопрос? Припять, собственно, и есть город, где жили работники АЭС и строители, продолжавшие строить в 1986г 5 и 6 энергоблоки Чернобыльской АЭС. Чернобыль находился в пятнадцати километрах от станции и в нем жило тысяч пятнадцать народу. Припять находилась в трех километрах и в городе проживало пятьдесят тысяч населения. Но в прессе Припяти вроде как не существовало. Был скромный поселок энергетиков. Без названия, без людей. Эти записки были написаны по горячим следам, в 1987-89гг, опубликованы в 2005 году в еженедельнике «7я», что издается в Мариуполе, Украина, а в 2006 году в Московском издательстве "Европа". Все фамилии, названия и данные подлинные.
ЭТО ВСЕ-ТАКИ СЛУЧИЛОСЬ ...
Не знаю, какой игрой памяти вызвано то, что я запомнил именно этот, в общем-то, рядовой разговор. Мы с Игорем Никифоровичем Ракитиным, в 1984 году работавшим начальником штаба гражданской обороны города, сидели у него в "голубятне" (так называли в исполкоме его комнатку, находившуюся на пятом этаже). Глядя на ЧАЭС, которая была видна из окна, я спросил:
- Игорь Никифирович, а что если она в один прекрасный день пшикнет?
Ракитин, неторопливо затягиваясь сигаретой с кубинским крепчайшим табаком, стал, со знанием дела, рассказывать мне, почему на АЭС невозможен ядерный взрыв. Потом, немного подумав, добавил:
- Если допустить, что взрыв возможен, то только тепловой. Например, если вдруг перестанет охлаждаться реактор, а потом вода пойдет, холодная и много, но там все так перестраховано, что даже теоретически это очень мало вероятно, ну, а практически...
Потом, после аварии, я его спрашивал, помнит да он этот разговор, но Ракитин только недоуменно пожал плечами.
Итак, то, что не допускали даже теоретически, все же случилось.
Как прошла эта первая ночь, ночь, разделившая историю на "до" и "после", ночь, ставшая мерилом для многих ошибок человечества? Она была удивительно будничная, эта ночь. Звонок секретаря горисполкома Марии Григорьевны Боярчук, поднявшей мена в половине четвертого утра, никаких особых эмоций, разве что чувства досады за прерванный сон, не вызвал. Досады и удавления, так как и до этого на станции бывали аварии и достаточно серьезные, но никогда исполком из-за этого "в ружье" не поднимали. Станция имеет свои подразделения гражданской обороны. Гражданская оборона города при авариях на станции к действиям не привлекалась. Аварии, которые были до этого, ликвидировались быстро и без лишнего шума, от чего и складывалось впечатление, что в таких случаях особых сложностей нет и быть не может. Пожар? Что ж, на станции был и пожар, правда, на строящемся блоке, так что это тоже была не новость.
На всякий случай вызвали начальника штаба ГО города Иващенко В.С., (Ракитин в то время уже работал на станции). Что делать, никто не знал. Второй секретарь горкома партии А.А.Веселовский, оставшийся "на хозяйстве", так как А.С.Гаманюк был в Киеве, в больнице, уже уехал на станцию (там же находился и В.П.Волошко).
Честно говоря, я не помню, был а эту ночь кто-то в горкоме кроме дежурного или нет, но даже, если и был, то вряд ли и там была какая-то ясность. Да и какая в то время могла быть у нас информация? Работники станции, высококвалифицированные специалисты, разобрались более-менее что к чему часам к восьми-девяти утра.
Звонить на станцию было бесполезно, потому что там либо никто не брал трубку, либо отвечали уклончиво и невразумительно. Оставалось ждать, когда со станции приедет шеф и внесет хоть какую-нибудь ясность. Мы разошлись по кабинетам По улице Курчатова, на которую выходили окна моего кабинета, бесшумно пролетела "скорая", неся перед собой два покачивающихся столба света.
- Неужели есть пострадавшие? Неужели все-таки случилось что-то серьезное?
В это не верилось. Оказалось, что преодолеть убеждение, что у нас катастроф не бывает, а если что-нибудь и где-нибудь, то обязательно "жертв и разрушений нет", очень непросто.
Точно так же бесшумно пролетела вторая "скорая" и вот тогда, как говорят на Украине, мне стало "моторошно". Нет, не страшно, еще было неизвестно, чего нужно бояться, а как-то зябко, неуютно, неопределенно...
-Да что же там, на этой клятой станции случилось?!
Приехал шеф, но ясности больше не стало. Как-то между прочим он упомянул, что по требованию КГБ отключена междугородняя автоматическая телефонная станция. Впоследствии, как мне рассказывали, это, а также то, что были отменены автобусные рейсы на Киев нашего АТП, было поставлено в вину исполкому и лично В.П.Волошко. Если честно, то даже не учитывая чисто психологического момента (как же, ведь КГБ потребовало! Не горком, не прокуратура, а КГБ! Если кто-нибудь станет меня сейчас упрекать в том, что мы боялись и даже уважали КГБ зря, что мы слабаки, и вообще КГБ не фирма, то пусть меня извинят, но я их пошлю ко всем чертям. Кто не боялся КГБ, те сидели по тюрьмам и психушкам. И уважать КГБ было за что – там работали лучшие специалисты, дураков туда не брали), а просто оценив этот факт с точки зрения рядового жителя, хозяйственника, ничего страшного в этом нет, тем более, что тем, кому такая связь была нужна по вопросам, связанном с аварией, она предоставлялась. И несколько слов об отмене автобусных рейсов. Рейсы были отменены до особого распоряжения исполкома, до выяснения обстановки. Правильно или неправильно мы тогда поступила? У меня и сейчас нет готового ответа на этот вопрос. Людей бы отвезли подальше от места аварии? По крайней мере, тех, кто ехал в Киев? Наверное. Но ведь, как оказалось впоследствии, АТП 3101 было накрыто облаком радиоактивной пыли и на его территория был довольно высокие уровни заражения, а значит, и автобусы "звенели" тоже и в течение всей поездки (почти трех часов) пассажиры подвергались бы интенсивному облучению, да и, кроме того, повезли бы эту "грязь" в Киев. По прибытию автобусы бы загрузились и повезли ничего не подозревающих пассажиров в Припять, навстречу все той же аварии. Что лучше?
Здесь нельзя обойти стороной вопрос о том, почему жители Припяти не были предупреждены исполкомом об аварии и почему не были предприняты элементарные меры предосторожности.
Я не видел инструкции, регламентирующей действия руководства АЭС в случаях аварии, но мне рассказывали ответственные лица, видевшие ее. В ней названы адресаты, кому руководство АЭС имело право предоставлять данные с радиационной обстановке. Ни горкома, ни исполкома среди этих адресатов нет. Самый низкий уровень руководства, куда могла быть представлена такая информация – секретарю обкома Компартии Украины. Более того, когда, в конце – концов, второму секретарю обкома В.Г.Маломужу удалось получить такую информацию от директора ЧАЭС В.П.Брюханова, она оказалась намеренно искаженной и это отмечено приговором суда. Кто ее исказил – В.П.Брюханов или его подчиненные – не знаю.
А потом был известный партхозактив, состоявшийся 26 апреля в 10 часов утра. В президиуме были члены бюро горкома и второй секретарь Киевского обкома партии В.Г.Маломуж. Слово для сообщения предоставили председателю исполкома В.П.Волошко.
Сообщение оказалось неожиданно коротким, всего несколько предложений. Было сказано, что в 1.30 ночи произошла авария на четвертом блоке с частичным обрушением конструкций 4-го блока. Причины и размеры выясняются. Вот и все. Конечно, такая краткость вопросы не устранила, а породила их еще больше. Спрашивали, как быть со свадьбами, проводить ли занятия в школах, как быть с соревнованиями... На все вопросы дал ответ В.Г. Маломуж. Он сказал, что радиационная обстановка в городе нормальная, никакой опасности нет и в связи с этим главная задача - не допустить паники, все мероприятия должны быть проведены в запланированные сроки. С этой минуты все, что делалось любым руководителем, каждое его указание, каждый его шаг, действие рассматривалось прежде всего через призму вопроса о возможности возникновения паники в городе.
Не знаю, кто как, а я отнесся к словам В.Г. Маломужа с полным доверием. До аварии он пользовался авторитетом как грамотный, объективный руководитель, как человек, принимающий обоснованные решения, почему сейчас должно быть иначе? Раз второй секретарь обкома партии говорит о том, что опасности нет, почему в этом должны возникать сомнения? Кроме того, его слова подкреплялись и авторитетом организации, которую он представлял, и, конечно же, партийной дисциплиной, которую тоже никто не отменял.
Советовался ли с кем-нибудь В.Г. Маломуж при принятия такого решения? Трудно предположить, что, побывав на станции и увидев все собственными глазами, он не доложил об увиденном первому секретарю обкома партии Г.И.Ревенко. А кому докладывая Григорий Иванович? С кем советовался он? Интересовался ли он или В.Г. Маломуж мнением специалистов? Не знаю. Однако, несмотря ни на что, в действиях В.Г.Маломужа четко проглядывалось лицо нашей известной и трижды проклятой перестраховки, только, к сожалению, она была направлена не на заботу о здоровье населения, а о сохранении чистоты областного мундира. Ведь одно дело, когда на территории области произошла авария локального, так сказать, порядка, которую можно ликвидировать без особой огласки, как было, например, в 1981 году, когда длительное время стоял первый энергоблок из-за разрыва одного из тепловыделяющих элементов. Кто знал об этой аварии? Кроме работников станции, почти никто и все прошло тихо и мирно. Только вроде бы неожиданно сняли главного инженера станции Акинфиева да уложили новый асфальт на улице Ленина (от чего дорога стала только хуже, если честно). Минэнерго скорректировало план, станция его выполнила, все получили причитающееся, а станция по итогам пятилетки была представлена к ордену Ленина, о чем, вообще-то, после аварии сразу стыдливо замолчали. А ведь соответствующего Указа Президиума Верховного Совета СССР ждали со дня на день. А ведь это не слабо: это ордена и медали, а может быть и золотые геройские звездочки. И вот так, за здорово живешь, все перечеркнуть? Перечеркнуть славу одной из лучших станций Союза? Сдать все позиции без борьбы? Ну, уж нет! Надо постараться все сделать без шума и пыли, ведь удалось же в 1981 году, почему сейчас не удастся? Может, это не главная причина, почему В.П.Брюханов предоставил данные с умышленно заниженными уровнями заражения города, почему В.Г Маломуж до последнего старался делать хорошую мину при плохой игре, но эта причина не из последних.
Но ведь мало сказать, что то или это было сделано неправильно, самое главное - надо принять меры, чтобы в подобных ситуациях, которые могут возникнуть в будущем, ошибочные действия не повторились. Что для этого сделано? Насколько учтен опыт, полученный при аварии на ЧАЭС такой дорогой ценой? Пусть этот вопрос зададут себе те, кого это касается. Я знаю одно – никто меня не опрашивал, никто не задавал мне вопросы про тот опыт, который я получил, участвуя в этих событиях, нигде он не учтен и никому он не нужен. Взять хотя бы следующее. В городе было всего 167 автобусов и 533 грузовых автомобилей, из которых можно было приспособить под перевозку людей 266. По плану гражданской обороны население должно было собираться на сборных эвакуационных пунктах, часть из них размещаться в транспорте, а часть в пешем порядке двигаться в сторону Полесского. Что получилось на самом деле? Собирать людей на сборных эвакопунктах - значит держать людей на открытом воздухе и подвергать их не нужному облучению. Все машины оказались в зоне заражения. Что-то потом отмыли, но в основном они так и остались похоронеными в зоне. Вести людей пешим порядком в сторону Полесского – все понимают сейчас, что это бред. В конечном итоге пришлось гнать из Киева 1100 автобусов, чтобы эвакуировать население. Учтен ли этот опыт в современных планах гражданской обороны?
Родственники моей жены живут в 30 километровой зоне Хмельницкой АЭС. Я поинтересовался, розданы ли им йодосодержащие препараты? О том, как этими препаратами была обеспечена Припять, разговор впереди. Но ведь сейчас мы знаем (хотя специалисты знали и раньше, но сейчас знают ВСЕ!), йодистые препараты надо принимать немедленно, через несколько часов это бесполезно! Поздно, Федя, пить боржоми, если печень отлетела! За несколько часов щитовидная железа набирает вместо нормально йода йод радиоактивный. Это прямой путь к ее заболеванию вплоть до рака. Так вот, никто нигде ничего не раздавал! Мы же уже наступали на эти грабли! Уже получили по лбу! У нас же всего 5 АЭС (включая закрытую Чернобыльскую), неужели это так дорого? Да и какая дороговизна может оправдать заботу о здоровье людей?
Таких вопросов множество. Не имея понятия, как уберечься от разбушевавшегося мирного атома, мы пришли в атомную эру. Получили. Это понятно. Так давайте учится, если не на чужих ошибках, то хоть на своих!
После партхозактива Волошко В.П. отправил меня в МСЧ-126.
- Мало ли что там может случиться, сказал он,- а там люди. Будь там, пока не позову.
В сторону МСЧ-126 мы шли втроем: секретарь парторганизации медсанчасти, (кажется, его фамилия была Белков) и секретарь парткома Управления строительства ЧАЭС Ф.И .Шевцов. Шевцов возбужденно рассказывал:
-...я подъехал прямо к АБК-2 (административно-бытовой корпус), на проходную, ну, со стороны столовой, а там такой завал! Кусни бетона раскиданы, арматура с большой палец толщиной порвана, как гнилые нитки! Ну и силища! Потом приглядываюсь - мама родная!
Неужели графит? Ближе подошел точно! Я как дал деру оттуда - думал сердце выскочит!
- Какой графит? - не понял я.
- Ты, что, Юрьевич, офонарел? Это же нутро реактора вывалилось! Это же полный п…ц!!!
Был чудеснейший апрельский день, на небе - ни облачка, ветра - абсолютный ноль, на деревьях первые маленькие клейкие листочки. Множестве горожан высыпало на улицы: гуляли мамы с колясками, люди шли в недавно открытый большой городской торговый центр, на пристань, в гаражный кооператив "Автолюбитель" (самая близкая к станции точка города), в общем, все было, как обычно. Как-то не вязалось все это с тем, что рассказывал Шевцов, в это просто не верилось, это было каким-то нереальным, далеким, несерьезным. Ну, авария, ну, серьезная. Есть пострадавшие, плохо, конечно, ну, куда уже деваться, раз случилось такое... Медицина у нас на уровне - поможет. Какие могут быть последствия? Ну, выходные улетели коту под хвост, опять блок полгода простоит, а значит все планы годовые по выпуску и реализации продукции тоже летят, отдуваться теперь везде - где нужно и не нужно (и такие мысли тогда приходили в голову - кто поверит в это сейчас?). Единственное, что мне не приходило в голову, и я готов поклясться в этом как и чем угодно, так это то, что эта авария имеет планетарный характер. Кто тогда мог предположить, что через несколько дней слово Чернобыль станет известным всему миру? Именно Чернобыль, а не Припять, так как в первые месяцы после аварии наш город в прессе именовался не иначе, как "поселок энергетиков", от скромности, небось. А о том, что в этом поселке жило 50 тысяч населения, тогда как в Чернобыле около 16 или 18 тысяч, не помню точно, о том, что это город областного подчинения все молчали намертво. Как нас и не было вовсе. Для сведения: Припять от станции отделяли три километра плоской, как стол, земли. Чернобыль – шестнадцать, частично засаженной лесом.
Много позже, в ноябре 1988 года, Ю.Н.Щербак, автор документальной повести "Чернобыль", покажет мне схемы из какого-то зарубежного журнала, как распространялось радиоактивное заражение по планете. 26 апреля это была маленькая точка, потом эта точка примет очертания, похожие на крест, а крест .уже начнет расползаться по всему миру, словно метастазы раковой опухоли, захватывая Европу, Китай, Японию, Америку, да практически весь мир, а двадцать шестого ...
В.А. Леоненко, начальника МСЧ-126, не было. Он находился в бункере, на станции, как и предусмотрено инструкцией, а в больнице командовал Владимир Александрович Печерица, моложавый - обаятельный парень, примерно мой ровесник. Узнав, зачем я пришел, он удивленно спросил:
- А что вы здесь делать будете?
- Была бы шея, хомут найдется! По крайней мере, в медицинские дела лезть не собираюсь, так что не волнуйтесь.
События пока словно давали мне время на раскачку, хотя именно этого времени отчаянно не хватало ни у врачей, ни у пожарных, ни у работников станции, но у каждого в этой кутерьме была своя чаша...
ИСПИТЬ СВОЮ ЧАШУ ...
У каждого в этой кутерьме был свой крест, своя чаша, которую надо было испить до дна.
Мне пришлось 26 апреля с 5 до 10 утра быть в нашем городском АТП 31015, затем почти двое суток работать с медиками, а 28 и 29, уже после эвакуации, работать в самом здании исполкома и поэтому я не был очевидцем событий, происходивших собственно в исполкоме 26 и 27 апреля: как готовилась и проводилась эвакуация, как размещали эвакуированных по селам и поэтому писать об этом не буду. Могу сказать лишь одно - забыв о разделении на горкомовских и исполкомовских, эту тяжелую упряжку тянули все одинаково: и горком партии, и исполком, и горком комсомола, а иначе разве сделали бы то, что сделали?
- Ну что,- спросил меня Печерица,- что сказали на совещании об аварии? Гаманюк приехал?
Я тоже обратил внимание, что первого секретаря горкома партии А.С.Гаманюка на совещании не было. Это было странно, так как я знал, что его о случившемся известили и был уверен, что Александр Сергеевич приедет сразу же.
- Не было его, - ответил я Печерице и подошел к открытому окну, из которого отлично было видно четвертый блок. Блок напоминал большой зуб с выгрызенным кариесом рваным дуплом, над которым вилась слабая струйка сизого дыма. Солнце стояло высоко и уже крепко, прямо по-летнему, припекало. Было очень душно и поэтому окна открыли настежь (вот придурки! Это же сколько мы тогда на ровном месте получили?!).
К моменту моего прихода в больнице было госпитализировано более тридцати человек с разными степенями тяжести лучевых ожогов. В шесть часов утра умер В.Шашенок - обширные тепловые и лучевые ожоги; чуть полегче, но тоже практически безнадежными были еще двое (фамилии их не помню). Они лежали полностью забинтованные. Ближе к обеду из Москвы добрались к нам московские спецы, врачи Селидовкин и Левицкий. Селидовкин, симпатичный рыжий мужик, после осмотра больных пришел хмурый, строгий и попросил меня срочно связаться с Москвой, достав при этом потертую замусоленную записную книжку.
Как я понял из разговора, беседа велась с кем-то из шестой клиники:
-Много крайне тяжелых,- говорил он глуховатым голосом,-ожоги сильные, у некоторых на языках отпечатались зубы (это "на языках отпечатались зубы" до сих пор преследует меня, вызывая легкий мороз по коже), сильная рвота, большое количество ожогов на конечностях. Состояние больных усугубляется ожогами тепловыми. Считаю, что больных надо срочно эвакуировать в Москву.
На другом конце провода что-то спросили, видно, сколько больных он предполагает отправить.
- Человек двадцать, двадцать пять. Голос в трубке, видимо, начал возражать, потому что Селидовкин из обаятельного вдруг превратился в жесткого и:
- Ну, так организуйте!,- отчеканил он.
В кабинет вошли двое, совсем молодые парень и девушка, года по двадцать два-двадцать три. Парня звали, кажется, Сергей, а ее Оксаной. Оба одеты по молодежной моде во что-то спортивное: кроссовки, джинсы, футболки, в общем нормальная молодая легкомысленная парочка. Владимир Александрович вопросительно посмотрел на них.
- Мы вот тут приехали на отдых, ну, и узнали, что авария. Мы врачи оба, может, нужна наша помощь?
Дальше Печерица быстро выяснил, какие они врачи, что и когда закончили, что Оксана (так звали девушку) молодая мама.
- Я уже неделю, как грудью не кормлю,- быстро, словно боясь, что Печерица откажет им, заверила она
Владимир Александрович переговорил с кем-то из своих и стал рассказывать молодой паре к кому и в какое отделение им надо обратиться.
- Вот эти,- думал я,- они не станут зарабатывать на чужом горе, не будут умильно заглядывать в глаза, в надежде получить троячку...
После некоторых дебатов было принято решение провести городе йодную профилактику, но когда дело дошло до йодистых препаратов, то оказалось, что их крайне мало и препараты надо где-то искать, проще и быстрее всего в соседних Чернобыльском и Полесском районах. Звонить нужно было тому, кто знал о случавшемся - чтобы не болтать много по телефону. Я был уверен, что все разговоры уже пишутся либо слушаются и вполне можно вляпаться в какую-нибудь неприятную историю за разглашение или распространение. С полной уверенностью за благоприятный исход дела можно было звонить председателям исполкомов или первым секретарям. По неписанным законам зампредам вроде и не положено обращаться напрямую к чужим "первым", но, как говорится, крутое время требует крутых решений.
Спасибо первым секретарям Чернобыльского и Полесского районов А.Амелькину и Н.Примаченко. Чернобыль дал два с половиной килограмма йодистого калия, а Полесское - девятьсот упаковок сайодина, итого двадцать три тысячи доз. С учетом того, что было в городе, профилактику провели. Конечно, лучше бы ее было сделать пораньше! Оптимально, что бы дома у каждого, кто проживает рядом с АЭС, были йодистые препараты. Но этого не было. Мало того, их даже не было на складе в достаточном количестве! И никакими нормативами это не было предусмотрено. И, наверное, не предусмотрено и сейчас.
День катился к вечеру. Больных становилось все больше и больше. Пришлось принять тяжелое решение: выселить больных из других отделений больницы - хирургии и наркологии. Число госпитализированных перевалило за восемьдесят. Часов в восемь вечера меня вызвали в горком партии к В.Г Маломужу. Через несколько минут я подбегал к зданию исполкома. Обширная стоянка перед Белым домом была буквально забита легковыми автомобилями: "Волги", "Уазики", "Жигули", "Москвичи" самых разных цветов и назначений. Тут были и патрульные машины, и машины сопровождения с двумя и тремя мигалками, черные ГАЗ 31 и ГАЗ 24-10 - машины руководства, в общем стало понятно, что случилось что-то из ряда вон выходящее.
На третьем, горкомовском, этаже Белого дома было неожиданно многолюдно. В рекреации группой стояли подполковники, полковники и несколько генералов, которые говорили между собой, часто оглядываясь то на двери приемной, где в кабинете первого секретаря расположился председатель Правительственной комиссии, то на дверь с надписью "Секретарь горкома А.Н.Вишнякова", где еще кто-то заседал. Бросалось в глаза почти полное отсутствие младших офицеров и рядового состава.
- Кем же генералы и полковники командовать будут?- подумалось мне. Я открыл такую знакомую мне дверь в кабинет А.С.Гаманюка. На большом столе для заседаний была разложена карта, над которой склонилось двое офицеров в морской форме. Они о чем-то негромко говорили, водя по карте карандашами. За приставным столиком сидел В.Г.Маломуж и что-то писал в дневнике. Возле окна, с сигаретой, стоял рослый и плотный генерал-полковник с Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди. Я бодро переступил порог, но, увидев все это, невольно оробел.
Задание было предельно ясное - организовать доставку пораженных к самолету, который выделил для этой цели генерал-полковник Иванов. Самолет находился в Борисполе.
Проходя мимо группы офицеров, стоящих в рекреации, краем уха я услышал слово "эвакуация". Внутри у меня все похолодело, так как слово "пораженные" при этом не упоминалось.
- Неужели дошло до этого? ,Да ну, не может быть... Вывезти город - это же не на бумаге... Чепуха какая-то ...
В ресторане, находившемся совсем рядом с Белым домом, гремела свадьба. Сначала кричали "Горько!", а потом протяжно:
- Ра-а-аз! Два-а-а! Три-и-и!
В кинотеатре "Прометей" открылись двери и вывалила густая толпа.
В детское кафе на пристани шли мамы с детьми.
А под развалинами блока уже был похоронен В.Ходемчук, уже умер В.Шашенок, начали "тяжелеть" некоторые пораженные, уже задумывались об эвакуации, уже... уже... уже...
Время летело страшно быстро, а дела делалась так медленно. Пришли заказанные автобусы, - два свежевымытых "Икаруса".
Пассажиров было не так много - двадцать четыре человека и двое лежачих, для которых была выделена "скорая помощь", но я заказал именно два автобуса. Рейс особый, никаких срывов быть не должно. Я даже похолодел от ужаса, когда представил, что автобус обломался и мы стоим на ночной дороге! Много времени ушло на подготовку документов: заполнялись истории болезней, записывались результаты анализов, оформлялись акты о несчастных случаях и проч. и проч. Подобрали врача и медсестру (фамилии сейчас уже не помню), которые должны были сопровождать этих ребят до самой клиники (забегая вперед, скажу, что их самих потом госпитализируют в эту же клинику). Мне казалось, что все тянут резину, работают недостаточно быстро, медлят и я постоянно подгонял Владимира Александровича. Совсем недавно он сознался:
- Знаешь что, Юрьевич, чудом я тебя тогда на фиг не послал, сам не знаю, как и вытерпел, все нервы ты мне вымотал.
Как бы там ни было, но около десяти вечера мы начали погрузку. Больные выходили по одному. Полосатые пижамы, серые землистые лица. Нет шуток, подначек, которые так обычны, когда собираются три десятка мужиков, но нет и жалоб, стонов, Они молчаливы и сосредоточены. Всё, двадцать четыре. Теперь выносят носилки. Несколько парней в пижамах, молча стоявших у дверей, разом повернули головы. Человек на носилках полностью забинтован. У уголочка рта, прикрепленная кусочком белого пластыря, торчит тоненькая прозрачная трубка.
- Кислород,- понял я.
Носилки несут четверо: двое в белых халатах и двое в пижамах. Несут осторожно, боясь причинять лежавшему лишние страдания, а тот без сознания и это наверное к лучшему, потому что он хотя бы не чувствует ту огромную всепоглощающую боль, которая расплылась сейчас по его, совсем недавно ладному и здоровому, телу.
Из автобуса выдел худощавый, невысокий парень и, обхватив живот обеими руками, словно его распирало, пошатываясь пошел прямо на клумбу.
Схватившись одной рукой за рябину, он вдруг согнулся почти до земли.
- Ы-е-е-х!~ донеслось до меня. Парня рвало с жуткой, неестественной силой. Я подбежал в нему.
- Помочь?
Он выпрямился и посмотрел на меня непонимающими темными глазами. Его опять согнуло и снова послышалось протяжное мучительное "Ы-е-е-х!" Верно, ему стало бы легче, если бы его все-таки вырвало, но рвать было нечем и только тянущаяся вязкая струйка поползла с нижней губы.
Вынесли вторые носилки, те же бинты, та же трубочка у уголка рта. Носилки мягко вкатились в "скорую".
Перед Копачами нас обогнала специальная машина сопровождения - желтая "Волга" с тремя мигалками на крыше. Я пересел в нее, чтобы иметь доступ к рации, и мы помчались.
Эфир был наполнен разговорами, правда, все они были односложными: понял, принял, есть, прием. Сержант, так сказать штурман экипажа, докладывал - о каждом пройденном селе. В Иванкове "Волга" остановилась для заправки, автобусы съехала на обочину, открываю дверь, и я услышал знакомое страдальческое "Ы-е-е-х!" Этот звук подстегивал лучше сильнее самой лучшей плетки.
Километров за двадцать после Иванкова встретили длинную, автобусов в тридцать, колонну.
- Куда это их на ночь глядя несет?
В эфире заметно прибавилось переговоров, причем появились новые позывные, которые, как я вонял, вызвали у моих спутников удивление:
-Смотри, и этот здесь оказался!
Впереди показалась длинная цепочка огней. Она стремительно приближалась и наконец яркие лучи фар резанули по глазам. Это была бесконечная колонна автобусов: шли "ЛАЗы", "ЛИАЗы", подпрыгивая куцыми задами, катились "ПАЗы" и "Кубанцы", плавно шли вальяжные "Икарусы" с летящей надписью "Полет" на борту и двухвагонные, с гармошкой посередине. Мы проехали километр, два, три, десять, а колонна все не кончалась и не кончалась.
- Неужели эвакуация, - вырвалось у меня, неужели дело дошло до этого?
- Ну, такого я еще не видел,- сказал сержант, обернувшись ко мне, - ох, и дела...
А колонна все шла и шла, и каждая машина сначала брызгала нам в лицо ослепительным пучком света, а потом ударяла в уши мгновенно-коротким "ш-ш-ш-у-х.
В три или половине четвертого ночи (или утра) мы приехали. Ночью я не особенно разобрался, но, наверное, это была часть Бориспольского аэродрома, где базировались военные самолеты. Там нас ждал самолет генерала Иванова. Вместе с нами на взлетное поле въехал замполит местного РОВД.
На мгновение заслонив свет в проеме открытого люка по трапу сбежал летчик.
- Вы из Припяти? Долгонько мы вас ждем. Подошел врач:
- Ну, что, Александр Юрьевич, будем начинать посадку? Тогда сперва ходячих.
Длинной молчаливой вереницей поднимались они по трапу. Где-то я читал: смерть коснулась чела своим крылом. Этих парней она не коснулась, она обожгла странным невидимым огнем и чем дальше, тем больше проявлялась на их лицах, в походке, движениях, молчании эта страшная печать. Отпечатки зубов на языке... Лучевые ожоги конечностей... Состояние эйфории... Страшный звук "ы-ы-е-х"… Они шли по трапу, вроде нормальные живые люди, шли сами, без посторонней помощи, но что-то тревожное и жуткое в своей неумолимости так явственно исходило от них, что летчик, стоящий рядом со мной, вдруг спросил:
- Сколько они получили?
- Чего? - не понял я сразу.
- Рентген,- уточняет тот.
- А в чем, собственно говоря, дело? Летчик на мгновение запнулся и потом, не глядя на меня, вдруг зло ответил:
- У меня тоже жена есть, дети и мне лишнее ни к чему.
Огни самолета растаяли во мгле апрельской ночи. Надо возвращаться. Неужели город все-таки эвакуировали?
- Александр Юрьевич, надо автобусы помыть, парней по дороге вон как выворачивало.
-Да-да, конечно, Эй, служивый окликнул я уходящего со взлетного поля солдата, - где у вас тут можно автобус помыть?
- Не, нигде не помоете, у нас воду на ночь отключают, воды в городе не хватает.
- Как это... А если пожар?
- Пожар? Ночью? Без приказа? Шутите!- рассмеялся тот и растворился в темноте.
- Поедем ко мне, я с пожарными договорюсь,- предложил замполит РОВД, до этого стоявший в стороне.
Пока автобусы мылись, майор предложил мне кофе, и я не отказался.
- А что если мне в Винницу позвонить?- подумал я,- черт его знает, когда я смогу своим дать знать о себе. Из Припяти не позвонишь, вернее, позвонить-то можно, но ... А если завтра объявят об аварии, то и жена и родители с ума сойдут от беспокойства, и я попросил майора заказать Винницу.
- Слушаю,- раздался сонный голос отца.
- Папа, здравствуй, слушай меня внимательно: я жив и здоров, со мной все в порядке. Звоню из Борисполя.
-???
-Все в порядке, понял?
- А что случилось? Случилось что? Почему ты в Борисполе?
- Сам все узнаешь.
- Да что случилось?
- Все, говорить больше не могу, на работе все узнаешь.
- Да при чем здесь моя работа?!
- Все, пока!- я положил трубку, чувствуя за собой большую вину за испорченную ночь жене и родителям, но завтра им будет все-таки легче. Однако, как оказалось, мои надежды были напрасными: ни завтра, ни послезавтра им легче не стало. Мои расчеты на то, что отец, который работал в системе Минэнерго, узнает о случившемся раньше официального сообщения и на то, что сообщение будет завтра, не оправдались. Первое сообщение об аварии было только 29 апреля. Потом жена и родители мне рассказывали, какие несколько суток они провели, не зная толком, что же со мной могло случиться и как я оказался ночью в Борисполе, за двести километров от дома.
Вернулись мы в Припять в начале девятого. Город разительно изменился. Улицы были пусты и безжизненны. Доложив Маломужу о выполненном задании и наскоро перекусив в буфете, который разместился прямо на третьем этажа, в одной из горкомовских комнат, я снова вернулся в медсанчасть. Печерица выглядел устало, красные глаза, рыжеватая щетина -короче, полный набор признаков бессонной тяжелой ночи. На мой комплимент по этому поводу он только буркнул:
- Над кем смеешься? На себя-то посмотри!
В десять утра я был снова вызван к Маломужу В. Г. и получил от него задание эвакуировать в Борисполь всех пораженных, которых на это время было больше девяноста человек. Под эту операцию Аэрофлот предоставлял специальный самолет, который ждал колонну к двенадцати часам. Было понятно, что срок явно нереальный, но я ничего секретарю обкома говорить не стал, у него и без меня забот хватало.
По сравнению со вчерашним днем народа в исполкоме меньше не стало, скорее наоборот, причем значительно увеличилась доля людей в гражданском. Вчера их было немного, все они были, как правило, в отлично сшитых костюмах, за что я сразу окрестил их про себя "костюмными". Сегодня сюда прибыли представители науки, а может, вчера я их просто не заметил?
В.П.Волошко, к которому я зашел сказать о полученном задании, тоже имел не лучший вид. Было сразу видно, что он ночью не прилег.
Исполком был практически пустой и кабинеты закрыты - все, кто пришел на работу, были распределены по микрорайонам города и проводили работу с населением, готовя эвакуацию.
В медсанчасти все началось сначала: осмотр больных, составление историй болезни, оформление справок, акты, печати, машины…
В начале двенадцатого я вышел во внутренний двор больницы, где уже стояли четыре "Икаруса", тут же было несколько десятков человек, которые пришли проводить своих близких, в основном, женщины. Они стояли молча, переживая каждая свое, но что это было за молчание! В нем все сплелось: боль, надежда, безнадежность, тревога, ожидание...
Дела в больнице шли не самым лучшим образом: пришлось выписывать всех подряд, даже тех, кто лежал в родильном отделении. Это было вызвано не только тем, что не хватало мест, но и тем, что радиационная обстановка в районе больницы продолжала быстро ухудшаться. Об этом говорили шепотом, не называя цифр:
- Ты знаешь, у больницы совсем плохо...
На ступеньках сидела беременная женщина и низким голосом, по-звериному, стонала.
- Женщина, вам плохо?
В это время толпа словно взорвалась.
- Коля!... Коленька!... Сергей!... Иван где? Ваня! Братан! Валя! Иван!
-Женщина, нельзя вам здесь!
- О-о-охх! Как же я пойду! Я здесь... муж должен приехать... здесь я ...
- Ванечка! Как же мы без тебя!... Игоречек! Сынок! Иван!!!. Где ты?! В богомать!...
Они были в полосатых пижамах, эти парни, неторопливо шаркающие больничными тапочками по бетонным ступенькам и жадно всматривающиеся в толпу, надеясь увидеть знакомые лица.
Шумели люди, утробно стонала беременная женщина, с молодым парнем ругались две санитарки. На улицу вышел Печерица с сигаретой в руках, халат нараспашку.
- Отвезти нельзя? - спросил я его, показывая глазами на беременную, сидящую на ступеньках.
- Все машины грязные донельзя, за нею вот-вот муж должен приехать.
Сзади меня подергали за рукав- Федя Хорошун, водитель из нашего припятского отделения КГБ.
- Юрьевич,- он заговорщически отвел меня в сторону,- у меня удостоверение осталось дома, на тумбочке под салфеткой, передашь шефу, ладно?
Я согласно киваю головой и подхожу еще к одним знакомым - Вася Кравец с женой Витой Она работала вместе с моей Зиной на городском узле связи. У Виты мокрые глаза, но она держится и расплачется только тогда, когда высокий и худощавый Вася скроется в автобусе.
Санитарки продолжали ругаться с чернявым парнем: тот отказывался ехать в Москву.
- Нечего мне там делать, я отлично себя чувствую, мне домой надо!
Мы с Печерицей взяли его и поволокли к автобусу силой. По дороге Владимир Александрович тихим доверительным тоном втолковывал ему:
- Пацан ты несчастный, тебе еще жить и жить, детей надо делать, здоровых советских пожарных (парень был пожарным из Полесского), тебя в лучшую клинику страны везут, а ты упираешься, балда ты эдакая!
После непредвиденных задержек, связанных с поступлением новых больных, колонна, наконец, тронулась. Всего в автобусах было 106 больных, две медсестры и врач. Я снова ехал в машине сопровождения, чтобы под рукой была рация. Надо сказать, что во второй партии были люди, госпитализировать которых, наверное, необходимости не было. Спешка, страх среди многих обращающихся пропустить и отправить домой действительно нуждающегося в помощи, делали свое. В этом и заключается коварство лучевой болезни, что она проявляется не сразу. При тех огромных дозах, которые получили парни, которых отвезли первым маршрутом, все они, кроме двоих, имевших тепловые ожоги, внешне выглядели практически здоровыми людьми.
Если не считать остановки в Залесье, селе, которое начинается сразу за Чернобылем, когда одному из пассажиров стадо плохо, в Борисполь мы прибыли без приключений. Колонна приостановилась возле открытого служебного въезда на аэродром, но я сообразил, что вместо того, чтобы куда-то бегать и кого-то искать, теряя на этом время, можно заставить найти нас и я скомандовал машине сопровождения ехать к стоящим вдалеке самолетам, один из которых, как мне показалось, был наш. Расчет оправдался и за нами почти сразу же помчался "рафик" директора аэропорта. Выслушав все, что сотрудник аэропорта хотел сказать по поводу нашей недисциплинированности, пошли к директору аэропорта. Уладив все формальности и написав расписку от имени руководства станции об оплате рейса (конечно это было нахальство с моей стороны, но ничего другого делать не оставалось, так как без какой-либо гарантии оплаты, хотя бы моей расписки, самолет давать отказались), попрощавшись со своими подопечными, мы, наконец, сказались свободны. Теперь, в первую очередь, надо было помыться. Стремление к чистоте, необходимой не столько ради личной гигиены, сколько по нормам радиационной безопасности, прочно входило в привычку.
Помыли автобусы, помылись сами и перед отъездом решили пообедать в ресторане аэропорта. Мы заняли два столика - за одним водители, за другим обе медсестрички и я. Подозвали официантку.
- Александр Юрьевич, надо бы грамм по сто водки,- заговорщицки предложила одна из моих попутчиц,- это единственное лекарство.
- Правда?
- Да честное слово! У нас все так говорят!
Черт его знает, что было делать - вроде как и на работе, так я уже полтора суток с нее не ухожу, да и радиация эта, штука таинственная и страшная.
- Ладно,- подумал я,- хуже не будет, может, хоть на обратном пути засну, как от снотворного.
- Будьте любезны, нам вот триста грамм водки.
- Триста грамм водки ?... - Вы, видно, не здешний? У нас уже год, как кроме пива спиртного не подают.
- Нам очень надо, вы только поймете правильно, нам нужно, ну... ну... как молоко на вредном производстве.
- Что это у вас за производство такое, раз за вредность водку давать надо? Тоже мне, а еще депутат...(на лацкане моего пиджака был депутатский значек).
- Тогда три пива,- решительно прекратил я дебаты.
Одна из девушек (пусть простят меня мои милые спутницы, но имена их я забыл, а выдумывать не хочется) толкнула меня локтем:
- Александр Юрьевич, у меня спирт есть,- в ее руках был маленький флакончик, в котором плескалось грамм пятьдесят прозрачной жидкости. Мы незаметно разлили спирт по стаканам, разбавили пивом и с чистым сердцем вышли за здоровье наших бывших пассажиров.
Ребята-шофера старались на фужеры с пивом не смотреть.
Первые автобусы мы встретили за Ново-Петровцами. Очень быстро встречные машины слились в колонну, которая была бесконечной.
Значит, все-таки эвакуация? Значит, все-таки вывезли? Мне не верилось, не война же, черт побери! Да и вообще, у нас такого не бывает!!!
Гони, что есть мочи! - сказал я водителю, - гони, все беру на себя! И мы помчались…
ПУСТОЙ ГОРОД - НЕТ ПРОБЛЕМ ?
Меня спрашивали позднее, что я почувствовал в эти первые мгновения, когда увидел пустой город. Я почувствовал не боль, как это может показаться с первого взгляда, - боль пришла потом, когда мы полностью осознали, что потеряли и что потеряли навсегда, я почувствовал какое-то, ну, прямо нездоровое любопытство: какой он, пустой город, ЭВАКУИРОВАННЫЙ город? Я жадно всматривался в улицы, по которым ходили милицейские патрули, в дома, на балконах которых сушилось белье, на центральную городскую площадь, где из пожарного гидранта заправлялись поливальные машины - это были не просто пустые улицы, не просто белье, не просто поливальные машины, это были черты ЭВАКУИРОВАННОГО города.
В январе 1987 года мне, как представителю руководства города, было поручено сопровождать известного американского журналиста Фила Донохью. Встретили мы его, его фотографа, продюсера, а также не менее известного у нас после всех этих событий американского врача Роберта Гейла в вахтовом поселке Зеленый Мыс и повезли по новой, проложенной уже после аварии, дороге на Чернобыльскую АЭС. Впрочем, мистер Донохью не столько стремился снимать станцию и людей, на ней работающих, сколько небогатые полесские села, причем явно выискивая избушку победнее, а сарай пострашнее. Во всех его съемках чувствовалась четкая направленность: вот, мол, русские, дома нормального нет, а туда же, реакторы строить...
В селе Опачичи он остановился часа на полтора несмотря на то, что только что он отказался вести съемку в вахтовом поселке, ссылаясь на нехватку светлого времени, и полез через какие-то кривые заборы к полуразрушенному сараю. Ожидая его, я, через переводчика, завел беседу с доктором Гейлом, стараясь как-то развлечь знаменитого гостя. Наконец, подошел Донохью, и Гейл сказал ему примерно следующее:
-Этот джентльмен является заместителем мэра города Припять и находится в зоне аварии седьмой месяц.
В этот момент я, в своей "куфайке", "робе" и грубых ботинках, меньше всего был похож на джентльмена. Донохью отреагировал мгновенно. Он окинул мою далеко не худосочную фигуру быстрым любопытным взглядом:
- Да? Я думаю, у вас легкая работа: у вас в городе нет жителей, а значит и нет проблем.
Конечно, профессионал он классный. Это почувствовалось и в его мгновенной реакции, и в том, как он ушел от моего ответа, а я был готов ответить (я готов с вами поменяться нашими проблемами, мистер Донохью), но в спину говорить - вроде, как после драки кулаками... Однако при всей своей высокой квалификации мистер Донохью в одном ошибся: с эвакуацией жителей количество проблем в городе не уменьшилось, а наоборот, увеличилось. (Кстати сказать, на саму станцию Донохью так и не поехал, ограничившись съемкой издалека, а поехал в сторону военного городка Чернобыль-2, где находились огромные, видные издалека, военные антенны какого-то там слежения. На станцию поехал только Роберт Гейл. Кроме того, Донохью все время ходил в огромных, с распущенными шнурками ботинках. Я подумал тогда, что он это делает намеренно, чтобы набрать побольше пыли для каких-то анализов. Впрочем, я и сейчас так думаю.). Их возникло такое множество, они были такие нетипичные, что порой просто руки опускались. Мы работали в уникальных, исключительных условиях, в каких не работала, наверное, ни одна мэрия мира: мы работали в городе, которого нет, Городе, который существовал только как административная единица, как определенное количество ставших враз нежилыми жилых домов, магазинов, спортивных сооружений, из которых очень скоро выветрился терпкий запах человеческого пота и навсегда вошел мертвящий запах заброшенности и пустоты. В исключительных условиях и вопросы были исключительные: как обеспечить охрану оставленных квартир, магазинов и других объектов, если находиться в зоне опасно? Как предотвратить пожары, если отключать электричество нельзя - ведь сразу не знали, что город покинут навсегда, а в холодильниках оставалось очень много продуктов, дело-то ведь было перед праздниками. Кроме того, очень много продуктов было в магазинах и на торговых складах и что с ними делать, тоже было неизвестно. Как быть, если человеку стало плохо и он потерял сознание, как было с телефонисткой Мискевич, работавшей на узле связи, если обнаружена оставленная парализованная бабушка, а медсанчасть уже полностью эвакуирована? Куда девать выручку из магазинов, которые еще с утра работали, если банк деньги не принимает потому, что они "грязные" и, между прочим, совершенно правильно делает. Чем кормить людей, если последнее работавшее кафе "Олимпия" брошено, так как поваров не меняли более суток, а они тоже люди и у них дети, а само кафе разгромлено и разграблено дочиста. Людей в Припяти осталось порядочно: еще работал завод "Юпитер",- выполняя месячный план, потом там проводился демонтаж уникального оборудования, которое оставлять было нельзя. Остались многие работники станции и строительных организаций, которые принимают активное участие в ликвидации аварии - им пока просто негде жить. Человек полтораста находится в Белом доме: здесь и члены Правительственной комиссии, и представители министерств, и военные - их ведь тоже кормить надо.
Как заправить машины, если талоны и путевки остались в зоне с такими высокими уровнями, что туда и на минуту заходить небезопасно, а автозаправщик приехал то ли из Полесского, то ли из Бородянки, и у него, за отпущенный бензин, естественно, потребуют отчет по всей форме - там же пока не знают, что у нас самая настоящая война! (Воспользовался опытом Борисполя – написал от руки справку, что бензин отпущен на нужды местных машин и подписал составленную от руки ведомость. Любой главный бухгалтер от такой наглости умер бы на месте, а ОБХСС посадил бы в тюрьму и ключ от камеры выкинул!).
Где найти автобусы, если АТП-31015 свою базу оставило (там "фонит" на полную катушку) и переехало черт знает куда (я же почти два дня в исполкоме не был), а начальник АТП Михаил Николаевич Сапитон сбежал в Чернобыль и никакими калачами его в Припять заманить не удается? Позднее, в объяснительной горкому партии, он напишет, что в это замерял прибором ДП-5 (кстати, единственным, который был в наличии в АТП и который он забрал в Чернобыль), прибывающие из Киева автобусы и что это успокаивающе действовало на водителей. Он и не подумал поехать и померять, в каких уровнях работают его подчиненные. Дозиметристом в Чернобыле в этой ситуации быть оказалось несравненно безопаснее, чем начальником АТП в Припяти. И только значительно позже я узнал, почему на заседании бюро припятского горкома его не исключили из партии, а только объявили (кстати, второй подряд) строгий выговор. Ведь он дезертировал не только как начальник АТП, но и как начальник транспортной службы гражданской обороны города. Многих исключили за провинности гораздо меньшие. За Сапитона слезно просило Киевское облавтоуправление, не захотевшее иметь на своем мундире такое пятно. Позднее коллектив АТП отказался работать с М. Сапитоном и начальником стал В. Арефьев, бывший в то время главным инженером.
Что делать с лифтом, который привез неизвестно как прорвавшийся через милицейские посты трейлер?
Что? Что?! Что?!!
Все вопросы требовали немедленных ответов, срочных действий.
Дальше - больше. Когда стало абсолютно ясно, что эвакуация продлится гораздо дольше, чем рассчитывали с самого начала, то появились новые вопросы. В первую очередь - вывоз и захоронение сыпучих (боялись взрывообразного размножения грызунов и разноса ими болезней) и скоропортящихся продуктов со складов ОРСа и из магазинов.
Необходимо было очистить мусоропроводы от остатков пищевых продуктов. Это была жутко неприятная работа: многие жители, эвакуируясь, выбросили приготовленные к майским праздникам продукты. Можно только представить, что творилось в мусоропроводах через пять-семь дней жаркой погоды. Ограждение города, охрана имущества граждан, оставленного в квартирах, дератизация и дезинфекция, отключение электричества и воды, подготовка к зиме. Конечно, не надо думать, что все эти работы выполнялись непосредственно исполкомом, это делалось городскими службами, подразделениями Министерства обороны и Министерства внутренних дел, облисполкомом и его службами, но к решению каждого из этих вопросов наш исполком приложил руки, ибо ответственность за город все-таки несли мы.
Одним из самых технически сложных дел была подготовка города к зиме. Топить или не топить – вот в чем вопрос? Подавать зимой в город тепло или нет - этот пункт мероприятий по подготовке города к зиме вызвал самые жаркие споры. Для того чтобы топить, надо держать в городе соответствующий персонал, делать ревизию отопительной системы и, что самое главное, изыскивать тепло, так как было ясно, что от двух блоков АЭС, которые будут работать к зиме, тепла на город не хватит. Если же город не отапливать, то совершенно не ясно, как поведут себя в этой ситуации здания и сооружения, не начнут ли они разрушаться из-за перепадов температур. В конце концов собрали могучий консилиум из одиннадцати человек, семь из которых имели ученую степень. После долгих дебатов было решено: город не отапливать.
Много, очень много проблем заставляет решать пустой город.
В мае 1987 года я был в Припяти в последний раз в качестве заместителя председателя исполкома. Иду вдоль длинного синеватого дома, адрес которого Спортивная, 10. Это мой дом, я здесь раньше жил. С милицией на пульте охраны я договорился и поэтому смело открываю подъездную дверь. Из решетки, об которую обычно вытирают ноги, буйно растет трава. Стены в подъезде чистые, свежая краска - перед самой аварией здесь был сделан ремонт. Медленно поднимаюсь на восьмой этаж и достаю связку старых ключей, которые до сих пор хранятся у меня, просто так, на память, звонко щелкает щеколда замка и я дома... Дома? Из квартиры пахнуло сыростью, плесенью и каким-то неживым запахом, которым пропитан весь город. Возле встроенного шкафа, на полу, высохшие красные подтеки - ясно, зимой полопались банки с консервацией. В спальне и большой комнате следы поспешных сборов - в углу груда постельного белья, подушки (то-то жена жалела! Новенькие, пуховые...). Детская деревянная кроватка, по наследству перешедшая от старшей Наташи к младшенькому Мишуне. У всех шкафов распахнутые настежь двери, видны одежда, постельное белье. Кухня почти не тронута, здесь все на месте, но тоже уже все чужое, отрезанное от жизни.
В уголках глаз неожиданно становится щекотно и тщетно сдерживаемая слеза выкатывается на щеку. С внезапно вспыхнувшей злостью изо всех сил бью по столу:
- Чтоб оно все горело!
ЛЮДИ, ПОТЕРЯВШИЕ ВСЕ
Итак, двадцать девятого апреля 1986 года в двадцать часов последние работники горкома и исполкома, не считая дежурного, покинули Белый дом. В желтом ЛИАЗе разместились второй секре¬тарь горкома партии А. Веселовский (первый секретарь А. Гаманюк к этому времени так и не приехал), свежеиспеченный, еще даже не утвержденный на бюро горкома, заведующий отделом агитации и пропаганды горкома партии Саша Антропов, неизвестно по каким причинам не уехавшая своевременно начальник ЖЭК-3 Т. Потримай и я. Во всем Белом доме остался только один дежурный. Дежурство было отменено через один или два дня.
Кто знал, что мы оставляем наш город навсегда?
Днем, на полчаса бросив все, я заскочил домой, чтобы собраться. Все необходимое уместилось в стареньком дипломате, за три года побывавшим со мной бог весть где. Я уложил туда документы, хранившиеся в полиэтиленовом пакете, деньги, что были дома, смену белья, из холодильника достал приготовленную к празднику бутылку водки - лишней не будет, вот и все. С дипломатом в руках я стоял посредине большой комнаты со странным чувством: вроде бы и мой дом, а вроде бы уже и нет. Печать отчуждения лежала на всех до боли знакомых вещах. Умом я понимал, что еще ничего не известно, а в груди щемило - все, конец. И. не вещей было жаль, что вещи! Но как определить ценность выпускного альбома или застиранных ползунков, в которых первый раз пошла дочка? Многие, очень многие, на первый взгляд совершенно пустяшные вещи, несут на себе дорогие, неповторимые следы. Их даже не всегда хранят специально, но когда они случайно попадают в руки, на сердце невольно теплеет. И возят их с собой из города в город при переездах просто так, для памяти.
Что вещи... Память важна!
Выехали на путепровод. Позади покинутый город, впереди темная дорога. Она ведет в Полесское.
Полесское... Райцентр, каких на Украине сотни: небольшая площадь в центре с памятником Ленину, тут же здание райкома и райисполкома, несколько многоквартирных пятиэтажных домов и великое множество небольших частных домиков, расположенных на улицах с горбатым, в ямах и трещинах, асфальте, тряском булыжнике, а то и вовсе без всякого покрытия. Жизнь в таких городках спокойная, устоявшаяся, редко возмущаемая какими-либо событиями.
Эвакуация Припяти потрясла и разрушила быт Полесского до самого основания. Малолюдные полесские улицы наполнились странной, ранее не виданной жизнью.
Возле больницы стоял столик, рядом с которым мужчина в белом халате и дозиметрическим прибором на груди. Он дотрагивался металлическим кругляшом к одежде, обуви, волосам стоящих в очереди и объявлял усталым монотонным голосом:
- Чисто... грязно... грязно... чисто... вытряхните одежду по ветру... следующий... чисто... грязно... грязно... грязно... переоденьтесь...
Очередь шла быстро, но не уменьшалась, постоянно подходили все новые и новые желающие провериться, и дозиметрист уже явно отупел от этого бесконечного "чисто" и "грязно".
Вот они, реалии атомного века: очередь к дозиметристу, толпы неприкаянных людей и вода только из бутылки...
Вытряхивай одежду, не вытряхивай - это помогало мало, ходить в "грязной" - себе дороже, купить - нет денег, вот и пошли в ход домашние тапочки, пижамы, спецовки, халаты - короче все, что могли достать, лишь бы "чистое". Сначала эти одеяния казались дикими, но потом к ним привыкли и на экзотичность одежды перестали обращать внимание. Появилась даже мода - женщины всегда остаются женщинами, даже в таком бедственном положении. Ослепительно белые брюки и курточка навыпуск, выдаваемые работникам Чернобыльской АЭС в качестве спецодежды, смотрелись элегантно, особенно, если они были новыми и подобраны по размеру. Исполнилась хрустальная мечта Остапа Бендера: все в белых штанах... Командированные из Киевского облисполкома чиновники, как правило, просили достать им такие белые костюмы. Приобщиться, так сказать.
Обычно пустые два кафе в центре Полесского мгновенно оказались забитыми до предела, и очереди из них выплескивались на улицу. Полесская баня работала с тройной, пятерной перегрузкой, не успевая обеспечивать желающих полотенцами, мочалками и мылом. С такой же перегрузкой работали продовольственные магазины. Вино-водочный магазин вскоре пришлось закрыть - толпа выламывала двери несмотря на усиленные наряды милиции. Некоторое время водку продавали прямо с машины, которая неожиданно появлялась в любом месте города. Подогретая разговорами о том, что спиртное - единственное средство от облучения, толпа гонялась за этой машиной, как за лекарством против смерти. В конце концов торговлю водкой запретили вообще, чем сразу воспользовались самогонщики и взвинтили цены на свою продукцию до девяноста рублей за трехлитровую банку (в то время поллитра водки "Столичная" стоила 4,12 руб)...
Странная жизнь началась в Полесском...
Исполком разместился на третьем этаже здания горсовета, потеснив Полесский райфинотдел на три комнаты. Несмотря на поздний час (а было около одиннадцати часов вечера, когда я после сдачи анализов крови бригаде врачей, ожидавших нашего приезда прямо в помещении райкома партии, пришел в исполком), очередь на прием к председателю заполнила весь коридор, вилась по лестнице и вываливалась на улицу беспорядочной толпой. С трудом протиснувшись на третий этаж, пропуская мимо ушей возмущенные окрики и ругань уставших и озлобленных людей, буквально влез, как в переполненную электричку, в приемную.
- Два шага назад! Два шага назад, иначе ни с кем разговаривать не буду! Два шага назад!
С трудом узнал голос Светланы Михайловны Кириченко, старшего экономиста такой для меня родной, но теперь бесконечно далекой, городской плановой комиссии. Никогда бы не подумал, что эта миловидная, всегда улыбающаяся женщина способна так жестко разговаривать.
- Куда!?- -рявкнула она на меня и тут же осеклась,- а, это вы, Александр Юрьевич... У нас здесь видите что... Как Владимир Павлович приехал, так и началось, а еще до приезда собрались, и как узнали только? Как зашел в обед, так до сих пор и не выпустили ни разу.
- Кто у него сейчас?
- Да полный кабинет народу.
С трудом, отодвинув людей, открыл дверь в кабинет. За столами, стоящими буквой Т, сидел шеф, рядом с ним секретарь исполкома М.Г. Боярчук. Вдоль стенки, на стульях, сидели человек пятнадцать, не меньше. Шеф говорил усталым, заметно осипшим голосом:
-... мы не можем сейчас дать денег. У нас их просто нет, в правительстве сейчас занимаются этим вопросом.
- А что же мне делать? Я уже третий день здесь, дети в "грязном? я в "грязном", переодеться не во что, я одежду постирала, а она все равно "звенит". Самые близкие родственники в Полтаве, а денег осталось только десять рублей, муж на станции этой проклятой... Спим на полу, спасибо хозяйке, кормит нас, но у нее помыться негде... Детей в тазике выкупала, в баню-то очередь - не достоишься, в столовую тоже...
- И у меня дети... Где муж - не знаю и денег нет тоже. Вот хозяйка кое-что дала, переоделись, а дальше что? Когда домой возвратите? Говорили на три дня вывозите, так возвращайте скорее!...
- А нам куды? У меня старуха, как приехала сюда, так с постели не поднимается, уж боюсь, не паралик ли ее стукнул? По надобности во двор сходит еле-еле и опять в кровать... Так куда нам? И ехать к сыну аж у Краснодар, со старухой-то такой...
- Все образуется, потерпите еще пару дней. Сегодня-завтра в правительстве должны решить и тогда окажем вам помощь...
- А зарплату когда нам выдадут? - высоким истеричным голосом крикнула одна из женщин,- второй день никого из начальства найти не можем!
- А пенсию? - вставил старик.
- А со сберкнижки как деньги снять?- спросил еще кто-то.
- Надо потерпеть немного, все решится через день-другой...
- Вам легко говорить, а у меня дети! Сами-то, небось, своих отправили, а наши пропадай здесь?! Не было у нас справедливости и не будет!
- Ну что ж, потерпим...
- Сколько можно...
- А со старухой что делать?...
- Второй раз захожу и все терпеть... И что вы себе думаете?.
- Ясно дело, за день такое не решишь...
- Все, товарищи, все... Больше я пока ничего не могу сказать, завтра к концу дня должно что-то проясниться.
Вид у шефа был плохой: под глазами мешки с синевой, щеки обвисли, как у бульдога, плечи ощущены, голос сиплый.
- С приездом, Александр Юрьевич! Что, отдохнул там, в Припяти? Теперь за работу. Собирайся и завтра с утра поезжай в Иванков, там наших тысяч пять-семь. Созвонись с Веселовским, они там кого-то от горкома выделяют, добывай машину и вперед.
Уезжать от своих страшно не хотелось, не зря ведь говорят на Украине, что "гуртом I батька легше бити", но делать нечего, на войне, как на войне...
Позже я узнал, что за первые после эвакуации сутки председатель принял около 1600 человек. 1600!!! Почти по 67 в час, если прием шел круглые сутки, а почти так и было.
Переночевав у моего бывшего коллеги, заведующего Полесским райфанотделом Володи Ющенко, в восемь утра я уже был в исполкоме.
Володя Ющенко дал нам и свой "уазик" для того, чтобы добраться до Иванкова. На заднем сиденьи устроилась Галина Ивановна Трянова, секретарь Припятского горкома, с которой вообще-то у меня отношения были довольно натянутые, и Вася Горбатенко, молчаливый неулыбчивый инструктор горкома.
- Погоди-ка, уж не Черный ли это? - воскликнула Трянова, увидев кого-то на обочине, - это же редактор нашей "Трибуны энергетика"! Эта газета издавалась Управлением строительства ЧАЭС и была на правах городской многотиражки.
Остановились, подобрали редактора, разговор оживился и стад предметным: мы поняли, с чего начинать работу в Иванкове - с информации. Во-первых, нужна газета, во-вторых - радио. Так и было сделано. Первая газета вышла 9 мая на одном вместо двух обычных листков и была почта полностью посвящена празднику Победы. Об аварии была только одна небольшая статьи А. Сердюка "Запас человечности", во многом опиравшаяся не на собственные впечатления автора, а на материалы, опубликованные в "Правде". Когда я спросил В.Черного, почему так, он только пожал плечами:
-Пока не разрешают...
С позиций сегодняшнего дня – бред, а тогда я даже не удивился.
Но тем не менее газета была, наша газета, - первый признак нашего возрождения. С каким волнением я держал в руках небольшой серый листок!
- Расписывайся! Дня истории! - и я положил газету перед В.Черным. Так они порядку и расписались: В.Черный, А.Сердюк, и Л.Слободчик,- все, кто делал этот первый после эвакуации номер.
Но я забежал вперед.
Председателем комиссии по приему эвакуированных в Иванкове была секретарь райкома Галина Иосифовна Гончарук.
- Ну и ну, - подумал я, - в райкоме, однако, не джентльмены работают, раз такой изрядный кусок работы женщине подкинули.
Однако мои опасения оказались напрасными. Галина Иосифовна оказалась женщиной энергичной, незаурядной и в ее работе было чему и мужчинам поучиться.
Первый день прошел в организационных хлопотах. Нам отдали большую комнату в Доме культуры, выделили два телефонных номера, пару вечно дефицитных телефонных справочников, пишущую машинку и немного писчей бумаги. Устроившись с рабочими местами, пошли селиться в гостиницу, не без помощи Галины Иосифовны, конечно. Прожили мы там, правда, не очень долго, всего несколько дней и потом были довольно бесцеремонно изгнаны оттуда какими-то военными, развернувшими возле гостиницы пункт связи. Весь май после этого мы жили в домике Иванковского общества охотников и рыболовов на самом берегу Тетерева. Именно здесь у нас в гостях были В.Яворивский, автор многих статей о событиях в 30-километровой зоне и романа "Мария с полыном", В.Шевченко, ныне покойный, режиссер прекрасной документальной ленты "Чернобыль: хроника трудных недель". Мы долго сидели в тот вечер, когда он остался у нас ночевать. Чего греха таить, на стол была выставлена изрядная доза "антирадианта" и все, что было в наших кладовых по части калорий и витаминов. Энергия нашего гостя била через край: он напористо спорил, со смехом рассказывал свои эпиграммы, разные случаи из своей жизни, даже боролся на руках с Антроповым, самым молодым из нашей команды.
- Вы знаете, как спрашивают в Штатах? Who is who. А в Союзе? Правильно, кто есть кто, а у нас на киностудии? Кто is who!
И первый заразительно смеялся своей шутке. Позднее, то ли в августе, то ли в сентябре, не помню точно, когда мы уже базировались в Чернобыле, он словно метеор залетел к нам в исполком, на Советскую, 61.
- Старик, во вторник приеду вас снимать, во второй половине дня, чтоб все были и при полном параде...Ждите!
И снова умчался на своем "киношном рафике" Умчался, чтобы больше никогда не приехать...
После обеда, 30 апреля, к нам уже заглянули первые посетители и пошло и поехало: деньги, одежда, как быть, где жить, где искать... Приходили за помощью молодые, которым надо было срочно пожениться (природа, как говорится, не терпит), просили денег на пеленки - жена выписывалась из роддома, добывали грузовик и гроб для похорон - в общем, полный комплект: женились, рожались, помирали... Первые два- три дня прошли, как сплошной прием по личным вопросам. Дверь не то, что не закрывалась, она была просто открытой все время и в нее заходил каждый желающий. Приходили пенсионеры, нуждавшиеся в спокойствии и пусть самом плохом, но в своем уголке, родители школьников, которым надо было сдавать экзамены, в том числе и выпускные, приходили просто мужчины и женщины, растерявшиеся в этой сложной обстановке и не знающие, что им делать: то ли уезжать подальше к родственникам и знакомым (лишние люди - лишние проблемы, это все понимали четко), то ли искать свое предприятие. Надо сказать, что в первые недели почти все предприятия старались рассовать своих работников кого куда попало, и это было понятно: администрация ничего не могла дать своим рабочим - ни работы, ни жилья по той простой причине, что их просто не было. Пройдет какое-то время и обстановка изменится - нужно будет комплектовать вахты и эти же предприятия начнут собирать своих работников по всему Союзу. Так было и с атомной станцией, и со строительными организациями, и с медсанчастью, и с отделом рабочего снабжения, и с комбинатом бытового обслуживания... А пока люда шли и шли к нам и представителям предприятий, которых в скором времени удалось вытащить в Иванков, прося, требуя в первую очередь хоть какой-то ясности и определенности.
-Когда нас вернут домой? - такой был самый распространенный вопрос в мае. Что мы могли ответить нашим землякам? Честно говоря, мы сами не знали толком, когда мы вернемся в город, хотя, оценивая масштаб разворачивающихся событий, чувствовали, что можем вообще в него не вернуться. Но мы были не просто люди, а официальные представители власти и могли говорить только то, что знали точно.
Тогда нас очень часто обвиняли в том, что по радио было дано объявление об эвакуации на три дня. Это не соответствует действительности. В объявлении было сказано "взять продуктов на 3 дня", что, согласитесь, не одно и тоже.
Выпуск газеты мы наладили, но она печаталась только раз в неделю и вышла в Иванкове всего три или четыре раза, а потом ее перевели в Полесское, по месту расположения горкома и штабов предприятий и организаций. С первых же дней мы задействовали и районную радиосеть, причем наши объявления старались делать в одно и то же время и достаточно поздно - в половине десятого вечера, когда люди уже приезжали с работы. С начала мы сообщали только маршруты движения автобусов, которые собирали едущих на работу, потом включили в передачу и объявления по розыску родных, отчего передачи стали похожи на военные сводки. Сначала диктором был я, но после первой передачи Галина Ивановна сказала мне честно, что диктор из меня никудышный и взяла это на себя. Пятого или шестого мая ее отозвали в Полесское, о чем я, честно говоря, очень сожалел, так как мое первое впечатление, наложившее отпечаток на наши, не совсем нормальные отношения до аварии, оказались неверным.
После Галины Ивановны мне опять пришлось взять на себя роль диктора, но это снова окончилось неудачей, так как к тому времени голос у меня пропал окончательно, в горле царапало, словно наждачной бумагой и постоянно першило. Немного попробовал проработать Саша Антропов, приехавший на замену Г.Тряновой, но кому-то эти очень нужные, пусть неважные по качеству, передачи не понравились и их прикрыли.
- Нельзя, - сказали нам, - сейчас такая техника... Они за сто километров все радиопередачи пишут...
Какая государственная тайна была в том, что бабушка из Краснодара разыскивала своего внука?
Очень нужным делом занималось информационное бюро, организованное Иванковским райкомом комсомола. Заправляла работой бюро Люба Кукушкина (я называл ее мадмуазель Ку-ку, на что она страшно сердилась). В бюро были все списки эвакуированных по селам, сюда стекалась вся почта, касавшаяся розыска родных, а она в те дни была очень немаленькая.
С первых же дней мы наладили и вывоз людей на работы по ликвидации аварии. Вместе с Василием Васильевичем (фамилию не помню), начальником Иванковского АТП, расписали маршруты, определили места остановок в каждом селе, решив, что самым удобным будет сделать их возле магазинов, которых в селах, как правило, по одному. Автобусы выходили очень рано, в начале шестого утра с тем, чтобы собраться на площади возле Дома культуры не позднее семи и, выстроившись в колонну, уйти в сторону Припяти. Несколько дней мы ходили на отправку, дрожа от холода в утренней прохладе (одеть-то было нечего), а потом, убедившись, что дело организовано, довольствовались утренним звонком Василия Васильевича о том, что перевозка прошла нормально.
Почти одновременно с этой работой началась интенсивная эвакуация детей подальше от Зоны, в районы, где для них можно было создать более-менее нормальные условия для жизни. Дня этого облисполкомом и облсовпрофом в очень короткие сроки были расконсервированы различные базы отдыха и пионерские лагеря. Туда только из Иванковского района было вывезено 4 мая 497 детей, 6 мая - 104, а 10 мая - 232 ребенка. После решения ЦК ВЛКСМ о предоставлении для оздоровления припятских детей пионерлагерей "Артек" и "Орленок", в Киев из Иванковского района были вывезены еще 230 детей. Во время этих "операций" было всякое. В Белой Церкви, например, первый транспорт с детьми встретили по всем правилам гражданской обороны - в противогазах и костюмах противохимической защиты. В одном из сел, не помню точно, то ли Кухарях, то ли Коленцах, одна из женщин нарочно пряталась, когда приезжали, чтобы забрать ее и ее маленьких детей - не хотела уезжать и все тут! Ездивший ее уговаривать А. Антропов, по приезду только ругался и раздраженно курил сигарету за сигаретой.
В Белую Церковь вывезли стариков, которым не к кому было поехать. У меня не сохранилось данных, сколько их было, но немного, человек двадцать, двадцать пять.
Пятого или шестого мая я впервые вырвался в Полесское: пора было отчитаться перед шефом, получить указания, да и новости узнать хотелось. Главной новостью был приезд А.С.Гаманюка, который, наконец, окончил курс лечения. Встретил он меня прочувствовано, наговорил кучу ласковых слов и даже обнял. Такого за ним не водилось, и я даже был слегка ошарашен - не каждый день первые секретари обнимают и так высоко оценивают твою работу. Я вышел от него с крыльями за спиной и был готов пройти все заново.
К концу месяца напряжение стало спадать, эвакуированных в районе, стало в несколько раз меньше и их количество исчислялось уже не тысячами, а сотнями. Назревали новые изменения в нашей жизни.
"ПК" ЗАСЕДАЕТ В ЧЕРНОБЫЛЕ
В конце мая в зале заседаний Иванковского райкома компартии Украины собралось совещание. Вел его первый секретарь Киевского обкома Г.И. Ревенко. В зале находились секретари райкомов, председатели и их заместители райгорисполкомов Полесского, Чернобыльского, Иванковского районов и г.Припять
На совещании рассматривался один вопрос: как работать дальше. Сейчас уже не помню, что было решено в отношении других районов, а нам было сказано следующее: оперативная группа исполкома и горкома в Иванкове ликвидируется. В Иванкове остается один представитель исполкома. Взамен этой группы исполком образовывал другую - в Чернобыле во главе с председателем исполкома В.П.Волошко. Группа должна была выехать в Чернобыль буквально через день-два.
Итак, 30 мая мы оказались в знакомом нам Чернобыле и заняли первый этаж здания, ранее принадлежавшего Чернобыльскому районному агропромышленному объединению по улице Советской, 61. На втором этаже разместился горком партии.
В нашу "ударную" команду вошли: председатель исполкома В.П.Вслошко, я, как его заместитель, подполковник запаса, в "мирное" время ответственный секретарь комиссии по делам несовершеннолетних Александр Григорьевич Пухляк, главный архитектор города Мария Владимировна Проценко, старший экономист городской плановой комиссии Светлана Михайловна Кириченко ("Два шага назад!") и наш исполкомовский водитель Анатолий Барановский.
Конечно, можно спорить о правильности принятых тогда решений об образовании группы в Чернобыле. По крайней мере, я убежден, что держать в такое время в Чернобыле шесть человек от исполкома да еще во главе с председателем было непозволительной роскошью. В любом случае главная задача исполкома - это работа с населением, с избирателями. В Полесском толпы людей продолжали осаждать исполком, полным ходом шла выплата разовой помощи по 200 рублей на человека, надвигались самые настоящие „бумажные цунами" - выплата компенсации за имущество, надо было организовывать посещение Припяти - вся эта работа должна была делаться в Полесском, ее проводить там было удобнее, а мы сидели в Чернобыле, в закрытой зоне, куда люди допускались по специальным пропускам. Мы занимаясь организацией питания живущих здесь людей. На нас возложили обязанности по расселению людей, выдаче ордеров на занятие помещений. Мы занимались вопросами организации работы по ликвидации аварии и устранению ее последствий. На своем уровне, конечно. Но все эти вопросы можно было решить гораздо меньшими усилиями. Ведь не мы были хозяевами Чернобыля, а Чернобыльский райисполком. Мало того, что по закону мы не могли принимать решения по Чернобылю, мы просто не знали должным образом ни жилой фонд, ни административных зданий, ни адреса их хозяев. На какое-то время в Чернобыле установилось странное двоевластие: нас заставляли принимать решения, а мы должны были их согласовывать с представителем Чернобыльского исполкома. Я ни в коей мере не хочу обидеть работников Чернобыльского исполкома - работали они много и самоотверженно, но один (один!) представитель от всего аппарата райисполкома в Чернобыле в это тяжелое время - этого, наверное, было мало.
Хорошо ли, плохо ли, но мы поселились в Чернобыле в домике, принадлежащем Чернобыльской рыбоохране. Пятнадцать дней, прожитые нами здесь, особо стоят во всей чернобыльской эпопее. Повторятся ли когда-нибудь такое чувство сплоченности и единомыслия. Сколько говорено-переговорено за поздними ужинами, как азартно белелось за нашу футбольную команду на чемпионате мира! А когда внутри нашей команды царило такое душевное устойчивое равновесие, то и работа спорилась.
Прежде чем перейти к делам серьезным, хочу затронуть еще один вопрос, о котором ходит столько разговоров - об употреблении спиртного. Чего только не приходилось слышать в те дни, особенно, когда выпадало счастье вырваться в Киев. Все были почему-то уверены, что работающие в Чернобыле пьют спирт чуть ли не пол-литровыми кружками, а красное вино употребляют вместо компота и вообще без "этого дела" в Чернобыле больше недели не проживешь. Все это, конечно, чепуха, но сказать, что в Зоне вовсе не пили тоже будет неправдой. Если в Киев в мае завезли в больших количествах сухое красное вино, если работникам станции вполне официально после смены выдавалась бутылка красного сухого вина и две бутылки пива, (а ведь это был апогей борьбы с пьянством и алкоголизмом!), то что оставалось делать нам, если нам ничего не выдавалось? Помогает или нет алкоголь в таких ситуациях, утверждать не берусь, я не медик, но вот что я знаю точно, так это то, что никакого другого средства: ни надежного, ни сомнительного медицина ни тогда, ни сегодня не предложила, а утопающий, как известно, хватается за соломинку.
Если меня прямо спросят, пил ли я в эти дни, я честно отвечу: - Да, пил.
Выпивал я свои "наркомовские" только вечером и никогда днем, а тем более утром. Добывалось это сомнительное лекарство очень трудно: или привозилось из Киева или покупалось у местных самогонщиков по бешеным ценам (30-35 рублей за литр самогона. На уровне лучших коньяков!).
Итак, 30 мая оперативная группа Припятского исполкома начала свою работу в Чернобыле. Мы начали с того, что попытались разобраться в дислокации всех служб в Зоне. Была составлена карта, на которую условными знаками нанесли места расположения столовых, ПУСО (пункт ускоренной санитарной обработки, места, где мыли технику и переодевали людей), медпункты, бани и тому подобные службы. Карта понравилась многим и пришлось сделать их не менее десятка.
Не оставил нас своей милостью и горком. Не успели мы распределить, кто чем будет заниматься и где будет размещаться, как нам со второго этажа принесли два листка бумаги:
ПОРУЧЕНИЕ №1 30.05.1986 г.
тов.Волошко В П.
Через зам. председателя СМ УССР т.Есипенко П.Е. решить вопрос забора гражданами города Припяти личных вещей, одежды, документов. Одновременно опорожнить бытовые холодильники. Составить график. Информировать ежедневно.
А.Гаманюк
ПОРУЧЕНИЕ №2 30.05.1986 г.
тов.Волошко В.П.
Организовать учет отстрелянных бродячих кошек и собак (через областное общество УООР). Информировать ежедневно.
А.Гаманюк
Шеф только плечами пожал: Черт его знает! Значит, этих котов нужно в области учитывать, потом у нас, а потом еще и в горкоме? Не много ли им чести?
Мы собирали ежедневно данные о питающихся в чернобыльских столовых. В июне количество обедающих колебалось от 2,5 тыс человек до 3,5 тысяч, в июле увеличилось до 5,5 тысяч. Если учесть, что в самом Чернобыле общее число посадочных мест в предприятиях общественного питания было 640, то есть на одном стуле за обед должно было посидеть 7-8 человек при норме 4 (без учета столовых Минобороны и Минсредмаша). Можно представить, что творилось в столовых во время часа пик. Нужно было искать пути кардинального решения вопроса и он был найден. Огромный зал чернобыльской станции автотехобслуживания еще до осени был переделан в столовую на 600 посадочных мест (в дальнейшем кто-то метко окрестил эту огромную столовую "кормоцехом").
Правительственная комиссия заседала дважды в течение рабочего дня: утром, с 9 до 10 и вечером, кажется с 17 до 18. Утренние заседания были закрытыми и на них собирались только члены правительственной комиссии, вечером на заседания приглашались все, кого это касалось. Каждый вечер шеф ходил на заседание Правительственной комиссии и мы с нетерпением ждали его возвращения, чтобы узнать свежие новости. Новости бывали самые разнообразные. 3-го июня шеф пришел с заседания ПК в мрачном настроении.
- Все!- сказал он после некоторой паузы,- все! Дезактивацию Припяти прекратили! Велено разработать план мероприятий по подготовке города к зиме и вывозу вещей гражданами.
Эта дата, 3-е июня, стала своеобразным водоразделом в нашей работе. Если до этого за город еще боролись, еще пробовали что-то сделать, то после этого решения, принятого председателем ПК Л.А.Ворониным, разговор шел только о консервации города, о расселении эвакуированных, о предоставлении им квартир и работы, а не об их возвращении.
Я впервые попал на заседание ПК только в конце июня, когда комиссию возглавлял В.К. Гусев. Большой зал Чернобыльского райкома партии был полон народу. В.К. Гусев, который только что сменил Л.А.Воронина, в этот вечер знакомился с людьми и обстановкой.
- Каждый руководитель имеет свои привычки,- начал он заседание. Говорил он негромко, отчетливо выговаривая слова и несильно пристукивая ладонью о стол,- и я не исключение. Прошу во время заседания соблюдать тишину, не опаздывать, лишним не приходить.
Весь месяц, пока Б.К.Гусев был председателем ПК, заседания начинались в точно в назначенное время, в зале была совершенная тишина, а у дверей находился специальный человек, отмечающий приглашенных. В.К.Гусев был первый председатель, который находился в Чернобыле месяц, до этого состав комиссии менялся раз в десять дней, что значительно усложняло работу. Пытались как-то наладить вахты и мы, но на все наши вопросы А.С.Гаманюк только постукивал ногтем по черней коробочке накопителя (прибор, регистрирующий полученную дозу излучения):
- Будете здесь сидеть, пока эта штука не лопнет!
Приподнятое настроение, с которым я выходил от первого секретаря в тот памятный майский день, очень быстро улетучилось. Александр Сергеевич быстро вернулся в свое обычное состояние.
- "Папа" хуже стронция,- сказал кто-то из горкомовских. Эти слова стали крылатыми. Его требовательность перешла в откровенную жестокость. В конце июля, при очередном медобследовании, мне было выписано направление на госпитализацию - подскочило давление. В это время в кабинет зашел А.С.Гаманюк.
- Вы не вздумайте выписать направление Эсаулову,- сказал он прямо с порога.
- Почему? - удивилась врач,- мы ему уже выписали, - у него высокое давление, возможен гипертонический криз и вообще это опасно. Ему непременно надо подлечиться хотя бы несколько дней.
- Ничего,- сказал А.С.Гаманюк, улыбаясь своей странной улыбкой,- ничего, не будет его, мы другого найдем...
Все умолкли. Даже если это была шутка, то шутка весьма жестокая. Однако он не шутил, так как лечь в больницу он мне так и не разрешил. Такая же участь постигла и Васю Горбатенко, у которого в это же время разыгрался жестокий стоматит и Екатерину Алексеевну Рудь, страдавшую от приступа гипертании.
Вот так и работали: от разноса до разноса.
ПУСТИТЕ МЕНЯ ДОМОЙ!
С первых дней после аварии люди начали всеми правдами и неправдами прорываться в город. У каждого находились свои важные и срочные дела: кто оставил документы, кто деньги или облигации на крупные суммы, кому надо было забрать вещи первой необходимости. Люди добывали машины, платили немалые деньги, приезжали в Припять и шли, конечно, в ГОВД, чтобы получить официальное разрешение, иначе можно было "попасть" в мародеры. Никакого общего порядка в этом деле не было и это вело к излишнему развозу "грязи", тем более что поток людей постоянно увеличивался. Только за 20 первых дней июня в городе побывало 394 человека, по крайней мере, столько зарегистрировалось в Припятском ГОВД. Распоряжение ПК от 3 июня дало первый толчок упорядочению этого дела. Бюрократическая машина закрутилась. В первую очередь исполком выдал распоряжение о создании соответствующей комиссии в составе 12 человек во главе с первым зампредом В.К.Кононыхиным. Комиссия, насколько я знаю, так ни разу не собралась в полном составе, а все необходимые документы разрабатывались в нашей группе. Занимались этим председатель исполкома В.П.Волошко, А.Г.Пухляк, М.В.Проценко и я. Никто никогда и нигде подобной работой не занимался, опыта не было никакого. Мы споткнулись в самом начале: какие вещи вывозить? Ведь о выплате компенсации тогда велись только общие разговоры. В конце концов решили взять по максимуму. Вот что предусматривали эти мероприятия:
- дозиметрическое обследование маршрутов движения автотранспорта, подъездов и лестничных маршей;
- разработка инструкции и памятки по радиационной безопасности и размножение всего комплекса документов;
- составление графика вывоза имущества;
- дополнительные меры по охране общественного порядка в городе и на маршрутах;
- изыскание 500 тыс. полиэтиленовых мешков;
- формирование группы дозиметрического контроля квартир в количестве 50 чел;
- возобновление энерго- и водоснабжения, запуск лифтов;
- подготовка транспорта для вывоза испорченных продуктов и зараженных вещей в места захоронения;
- выделение фирмой "Мебель" 150 фургонов-мебелевозов, подготовка железнодорожных контейнеров на станции Овруч;
- организация в Полесском группы приема и размещения приезжающих граждан;
- выделение 24 автобусов для подвоза граждан с учетом работы половины из этих автобусов в особо грязной Зоне;
- согласование с Минздравом СССР предельно допустимого уровня зараженности вещей;
- дежурство машин "скорой помощи;
Все необходимые документы были подготовлены к 17 июня и мы были готовы запустить их в дело, когда кому-то в голову пришла на удивление простая мысль:
- Хорошо, приедет человек, заберет вещи, а дальше-то куда? Жилья ведь у него нет!
Подумав, мы решили отложить посещение, пока не прояснится вопрос с квартирами. Прошел июнь, потом половина июля. Вопрос с квартирами висел в воздухе, словно зеленая груша, и неизвестно было, когда же она созреет. Все шло к тому, что до осени жилья никто не получит. Люди ждать так долго не хотели и все настойчивее требовали организовать посещение города. Если в мае-июне можно было с грехом пополам, причем, наверное, больше с грехом, чем с "попаламом", съездить в город самостоятельно, то в конце июля было сдано в эксплуатацию ограждение из колючей проволоки с системой сигнализации, практически исключавшей самовольный доступ в Припять. Люди упорно рвались в покинутый город еще и потому, что ходили упорные разговоры о мародерстве. Этому приходилось верить. Непрошеные гости побывали даже в квартире А.С.Гаманюка. Хоть и была поставлена в каждом подъезде сигнализация, но поставлена она была на скорую руку, постоянно повреждалась самовольщиками (пока не была выполнено ограждение города), да и когда началось организованное посещение города, этим системам сигнализации досталось так крепко, что в ноябре все пришлось переделывать заново. А тогда, в июне-июле, сигнализация не могла быть достаточно эффективным средством от любителей поживиться за чужой счет.
В общем, крути не крути, а посещение города надо было организовывать. На свет Божий были извлечены старые мероприятия и основательно переработаны с учетом изменившейся обстановки: началась выплата компенсации за утраченное имущество. В связи с тем, что мебель не вывозилась, задача резко упрощалась: не надо было включать лифты, искать 150 мебелевозов (во всей Киевской области, не считая Киева, конечно, их вряд ли наберется более сотни), искать грузчиков, большое количество железнодорожных контейнеров и так далее. Кроме того, не стали вывозить и вещи, в которых накапливается много пыли: ковры и телевизоры, запрет распространили и на детские вещи, а также на вещи, уровень зараженности которых превышал 0,1 млр/час - уровень, согласованный с Минздравом СССР. Для контроля за соблюдением последнего условия на контрольном пункте "Диброва" был организован специальный пункт дозконтроля. Там же, на КП, выдавали средства индивидуальной защиты, оборудовали небольшую столовую. На КП делали пересадку с "грязных" автобусов, приехавших из Припяти, на "чистые" и наоборот. В селе Стеблы, расположенном рядом с Полесским, устроили службу выдачи пропусков в город, диспетчерскую по заказу машин и железнодорожных контейнеров на станции Овруч. С 25 июля люди поехали в город, да как поехали: 25 июля - 69 человек, 26- 200, 27 - 240, 30 - 408, 31 - 701 и дальше количество колебалось от трехсот человек до шестисот в день. Отправить такое количество людей не просто, а встретить еще сложнее. Встретить - это значит провести дозконтроль вывозимых вещей. Автобусы с людьми уходили в течение дня как минимум до обеда. Час-полтора занимала дорога в один конец, еще полчаса, а то и больше - проверка документов при въезде в Припять, три-четыре часа - посещение квартир, потом проверка при выезде из города и дорога назад. Не трудно подсчитать, что основная масса людей с имуществом подъезжала на КП часов в десять вечера, когда и начиналась адская работа. Мало того, что надо было проверить горы всякого имущества, но еще и выдержать слезы, мольбы, ругань, натиск тех, что несмотря ни на что хотел провезти неразрешенные к вывозу или зараженные сверх установленных норм вещи, предлагая оплатить такую услугу свободно конвертируемой в Зоне валютой - водкой.
Со сбоями, пробуксовками, но механизм заработал. Из города повезли книги, посуду, одежду, кино-фото-радиоаппаратуру. Припять словно ожила, так много в ней сразу появилось народу, только все появившиеся ходили в бахилах, халатах, "лепестках" и с мешками из толстого полиэтилена...
Попутно с вывозом вещей мы решили еще одну проблему - утилизацию продуктов из холодильников. Электричество давно было отключено, а поскольку авария случилась перед праздниками, то все хо¬лодильники были забиты продуктами. Вопрос оказался не такой простой, как кажется с первого взгляда. Если убирать эту разложившуюся массу, то куда, где потом помыть руки - вода-то отключена, кто потом будет собирать это все по городу. Долго мучились, пока в голову не пришло самое простое решение - оставить всю эту гниль в холодильниках, используя их в качестве герметических контейнеров.
Система посещения города работала до 25 октября, пока в городе не началась полная дезактивация со снятием грунта, в связи с чем ПК решила этот процесс прекратить.
Всего за это время в городе побывало 29496 человек.
Несмотря на то, что заезд в Припять длился более трех месяцев, что на это было ухлопано много государственных средств и здоровья водителей, дозиметристов, сотрудников милиции, снабженцев, работников Полесского райпотребсоюза, железной дороги, облавтоуправления, которые недосыпали, питались всухомятку, дышали далеко не "свежим воздухом", - всю эту работу больше ругали, чем хвалили. В городе было 13414 квартир. По данным учета было посещено 17263 квартиры, то есть гораздо больше, чем было в действительности (некоторые из квартир посещались неоднократно), дома побывали далеко не все желающие и эти, не побывавшие по самым разным причинам в своих квартирах люди, требовали свое - дать эту возможность несмотря ни на что. В квартирах оставались документы, правительственные награды, деньги, ценные бумаги и тому подобное. Да и чисто по-человечески: почему нельзя побывать в своей квартире, если почти весь город побывал? Ведь совершенно неважно, по каким причинам квартира не была посещена своевременно. Но были и другие резоны. Здесь и начавшаяся полная дезактивация города, и то, что город зимой от снега не очищался, а зима 1986-1987 годов была очень суровой. Да и держать весь обслуживающий этот процесс персонал, составляющий добрую сотню человек, ради единичных посетителей было тоже нецелесообразно.
Предвидя такой поворот событий, мы еще в августе 1986 года, составили добавление к плану мероприятий по организации вывоза жителями личного имущества, предусматривавшие повторный заезд в Припять в августе-сентябре 1987 года, которые, однако, ПК утверждены не были. Эти добавления нам потом долго "икались", потому что знавшие о них люди твердо считали, что они смогут посетить город осенью 1987 года, тогда как второе посещение было организовано весной. Конечно, никакой информации об этом, как рассчитывали многие, ни в центральных газетах, ни по телевидению не было (все та же наша пресловутая секретность). Самые большие наши надежды были на беспроволочный телеграф, который в таких случаях срабатывает безотказно, но и мае, и в июне, когда уже заезд в Припять давно был закончен, в исполком, который тогда уже находился в Ирпене, и в оперативную группу, находящуюся в вахтовом поселке Зеленый Мыс, приходили и приходили люди с требованием:
- Пустите меня домой! - хотя теперь их дом был совершенно в другом городе, часто в другой области и даже республике.
- Папа,- спросила меня как-то дочь, ученица второго класса, непоседа с двумя косичками, источник самых невероятных вопросов, - папа, а где моя родина?
- Ты родилась в Киеве, значит, и родина твоя Киев.
- Да? А Мишуня? (Мишуня родился в Припяти), где его родина?
- Мишуня?- и я не знал, что ей ответить.
МОЙ ДОМ - МОЯ КРЕПОСТЬ
Случившаяся на Полесской земле трагедия разом оставила без жилья огромное количество людей. Благо, если только о случившемся можно так сказать, что авария произошла в апреле, когда впереди оказался еще благодатный май, все лето и теплая осень. Я представляю себе весь этот ужас зимой! Ведь надо было бы тогда найти теплое жилье на 50000 тысяч населения, проживавших только в Припяти в 13414 квартирах, 8 семейных, 18 "холостяцких" общежитиях и "гостинках" на 1206 комнат! А если учесть более 17 тысяч семей из Чернобыльского района и более 1,5 тысяч семей из Полесского района? Обстоятельства заставили киевлян пойти на большие, очень большие жертвы. 8392 квартиры были отданы под заселение припятчан - это ведь не только квадратные метры. Это и люди, которые должны были в них вселиться. Должны, но не вселились... И, наверное, большой радости от этого они не испытывали.
Ах, если бы все было так "розово", как писали газеты! Скольким людям сократила жизнь эта нервотрепка с квартирами, кто знает?
Специального учета, сколько семей проживает в городе, не велось тогда и не ведется, наверное, и теперь. Сколько же нужно квартир, чтобы расселить всех эвакуированных - вот первый вопрос, который встал перед всеми занимающимися этой проблемой. Откуда-то из недр облисполкома появилась цифра 22958 семей. Трудно сказать, так это или нет, скорее всего число завышенное, но тем не менее его приняли за основу и с него начали отсчет. За каждой единичкой из этих 22958 семей стояли люди со своими бедами и горестями. Почти у каждой из этих семей были свои причины, причем самые весомые, требовать получения квартиры в первую очередь: у кого больные или старые родители, у кого маленькие дети, у кого плохие анализы крови, да мало ли может быть причин! С приближением осени заволновались родители, у которых были в семье школьники: надо было определяться со школой. К нам доходили сведения, что в некоторых городах по отношению к эвакуированным проявили настоящее милосердие, обеспечив их сразу и квартирами, и самыми необходимыми вещами, но в большинстве отдавать свои квартиры для чужих никто не торопился. Во многих городах стояли пустые, незаселенные дома, или дома, которые прекратили строить. В Киеве, например, резко прекратили строить дома в так называемом "Царском селе", в районе площади Леси Украинки. Дома строились для работников ЦК Компартии Украины, Совета Министров и Верховного Совета. Все ждали каких-то решений правительства, а их не было. Прошел июль, август, сентябрь, а квартирами были обеспечены далеко не все нуждающиеся. По состоянию на 09.09.1986 г. из 53 выделенных в Киеве домов было заселено полностью 10, частично 16, под угрозой к обещанному сроку (1.11.1986 г.) была сдача 11 домов на 1949 квартир. Всего из выделенных в Киеве 8392 квартир к 09.09.1986 года в Киеве было заселено 3073 квартиры, чуть больше одной трети.
Особенно трудно было пенсионерам. Если за работающих беспокоились такие могучие ведомства, как Минэнерго СССР, Минатомэнерго СССР, Минпромсвязи СССР, то за пенсионерами не стоял никто, кроме облсобеса и нашего исполкома, жилья, между прочим, не имеющего. Старики шли и шли к нам плотной чередой, и уж сколько слез было выплакано в крошечном кабинетике председателя, где расположились и сам председатель, и зампред, и секретарь исполкома, сколько ругательств выслушано, так то одни стены да мы ведаем.
- Ну, чем мы вам поможем? - грустно шутили, - вот в Припяти хоть целый подъезд занимайте. Они шли в Киевский облисполком, а оттуда их снова отправляли к нам. От бессилия, наверное...
Наконец, наверху что-то сработало и в августе (спустя 4 месяца! Это же сколько думать надо было!) нам были доведены лимиты расселения пенсионеров по областям и тут началось самое страшное. В Киеве жилье давали только работникам Минэнерго СССР и Минатомэнерго СССР. Пенсионерам в Киеве жилье не дали, в Киевской области - только инвалидам войны, семьям погибших и персональным пенсионерам. И все. Остальных стариков практически насильно отрывали от детей и разбрасывали по всем областям Украины. Не знаю, кто принимал такое решение, а очень бы хотел знать. Хотя бы для того, чтобы сказать людям, кто был конкретным виновником их страданий...
Нет, далеко не так розово шли дела, как это расписывалось в газетах...
Я нашел в своем архиве справку. К сожалению, она без подписи, но у меня нет никаких сомнений в ее достоверности, по крайней мере, ее легко проверить. Я приводу ее целиком.
СПРАВКА
об обеспечении жильем семей работников пожарных частей города Припяти, непосредственно участвовавших в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, погибших и получивших острую лучевую болезнь.
18. 06. 86 года первым заместителем Киевского облисполкома т.Синько В. Д. было направлено ходатайство Министру энергетики и электрификации СССР т.Майорцу о выделении жилья для семей работников пожарных частей г. Припять, принимавших непосредственное участие в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС.
В ответе, подписанном начальником управления пожарной безопасности, военизированной охраны и гражданской обороны Минэнерго СССР от 08.07.86г. т.Назаревским Н.С. сообщено, что дирекция Чернобыльской АЭС обязана предоставить жилье и что данный вопрос будет решаться оперативной группой Минэнерго СССР, созданной в городе Киеве во главе с заместителем министра тов. Борисовым М.В. Однако до настоящего времени ни одной квартиры со стороны Минэнерго СССР не выделено.
Для семей погибших работников пожарных частей города выделено, с учетом их пожеланий, по ходатайству УВД Киевского облисполкома четыре квартиры в г.Киеве, одна в г.Бровары, одна в Томске.
3-го августа т.г. управление пожарной охраны УВД Киевского облисполкома обратилось повторно к директору Чернобыльской АЭС выделить жилье для семей работников военизированной охраны пожарной части №2 г.Припяти, получивших острую лучевую болезнь при ликвидации аварии. Однако и эта просьба, в связи с отсутствием резерва жилья на Чернобыльской АЭС, удовлетворена не была.
В связи с тем, что необходимая квалифицированная медицинская помощь может быть оказана лишь в Киеве, по ходатайству Киевского облисполкома И-9-0906 от 12.06.86 г. заместителем Председателя Совета Министров УССР т.Качаловским 13 августа т.г. письмом №8555/64 дано указание Киевскому горисполкому разрешить прописку в г.Киеве семьям работников УВД, в том числе 43 пожарным, получившим лучевую болезнь, на жилплощадь, предоставленную за счет УВД облисполкома. Однако по состоянию на 11 сентября квартиры в г.Киеве выделены лишь ___ (так в тексте) семьям работников пожарных частей.
Квартира семье Телятникова Л.П. будет выделена в доме №5а по ул. Лайоша Гавро, вводимого в 1У квартале т.г. Более того вместо выделения жилья, у него отобрано письменное заявление о том, что с решением таким образом жилищного вопроса он согласен и что претензий не имеет. В настоящее время он проживает с семьей на квартире у сестры в г.Киеве.
Если уж так относились к людям, о подвиге которых говорили во всем мире, то что сказать о стариках? О тех, кто оставил свои квартиры забронированными и уехал за границу или на Север? Причем, например, Миннефтегазпром к разыгравшейся где-то в богом забытой Припяти трагедии? Жилье? Пожалуйста, в Нефтеюганске или в Салехарде...
В исполкоме тоже работали живые люди, и они с таким же нетерпением ждали, когда им будут даны заветные клочки бумаги, дающие право на столько-то квадратных метров жилой площади. Наша бивуачная жизнь, вначале казавшаяся даже полной своеобразной экзотики, уже надоела "по саму зав"язку". С 1 сентября мы жили в гостинице "Турист" в городе Ирпене, где и предполагалось получение нами жилья. Работники, исполкома, горкома партии и горкома комсомола, должны были поселиться в длинном четырехподьездном доме по улице III Интернационала. Наш первый секретарь А.Гаманюк долго нас убеждал, что он сам с радостью поселится в курортной зоне и мы уже просчитывали перспективу, у кого же будет такой суровый сосед. Между тем прошел сентябрь - о квартирах даже слышно не было, дом достраивался ни шатко, ни валко; то не было линолеума, то сантехники, в общем в полном соответствии с бессмертным райкинским - кирпич есть, раствор йок, раствор есть, кирпич йок. Ну что ж, кому охота работать на чужого дядю? Пролетел октябрь - дом все еще был "на выходе", прошли ноябрьские праздники... Двадцать раз были составлены и пересоставлены "шахматки" и списки, мы были в радостном нетерпении: ну же, вот завтра, вот сегодня, вот после обеда!... В этом радостном ожидании мы как-то не заметили, что в самый последний момент, из списков на получение жилья исчезла фамилия Гаманюка. В свое время Минэнерго предлагало обеспечить работников горкома и горисполкома квартирами в Киеве и именно А.С.Гаманюк отказался от этого по причине, известной одному ему. Он действительно получил квартиру последним, как и обещал нам, но в Киеве, в "цэковском" доме. Ну что ж, он уехал в Припять из Киева, может, он имеет больше прав, чем остальные на квартиру в Киеве?
Наконец, настал этот торжественный час и я получаю в руки драгоценный документ, именуемый ордером. Все! Конец скитаниям! Ничего, что весь линолеум в квартире заляпан краской - отмоем, бритвой отскоблим по квадратному сантиметру, ничего, что это вообще не линолеум, а что-то непонятное, ломкое и некрасивое - придет время и заменим, ничего, что обои поклеены вкривь и вкось, в ванной нет сифона и разукомплектована газовая плита на кухне - это все преходящее, это все сделается, главное совсем в другом, главное в том, что начинается нормальная, обыкновенная жизнь, сметенная страшным взрывом в апреле.
Я закрыл за собой дверь и щелкнул замком. Каким ты будешь, мой новый дом? Будет ли в нем столько счастья, сколько в том, оставленном, в доме, в который никто никогда не вернется?
КРЕСТНИЦЫ
В стольном граде Припяти на учете состояли 2226 легковых машин 1214 мотоциклов,- том числе 761 с коляской. И те машины, которые стояли в ту ночь под окнами, в гаражах, и те, на которых 27 апреля уехали в эвакуацию их владельцы,- все они (какая больше, какая меньше) были заражены радиоактивными изотопами, а значит и использование их в "чистой" зоне было делом проблематичным. К вывозу из города разрешались вещи с уровнем загрязнения не более 0,1 млр/час, почему у машин должно было быть иначе? И поэтому наравне с вывозом вещей был организован и прием от населения зараженных автомашин с последующей выплатой за них компенсации.
Огромным, в несколько сот штук, стадом сгрудились осиротевшие машины на внутреннем дворе, принадлежавшем ранее ЖКУ ЧАЭС. Многих из них уже "приласкала" безжалостная рука мародера, и зияли пустыми дырами вместо лобовых стекол салоны, и словно кривили рот в горькой усмешке изогнутые капоты. Машин сдавалось все больше и больше, и вот уже пришлось это, наверное, единственное в нашей стране кладбище легковушек, перевести на территорию городского рынка. Счет сданных машин с сотен перевалил на тысячи.
Правду сказать, я в своей душе страстный автолюбитель, только тогда еще заочный, так как свою машину не имел. Зато был служебный "Москвич-2715" или как их называли "пирожок", причем без шофера, что дало мне возможность полностью познать "удовольствия", доступные владельцам собственных машин, особенно старых. Каждый раз, когда я приезжал в Припять, мне казалось, что машины с немым укором смотрят на меня тысячами фар, пока, в конце концов, я не понял, в чем же собственно этот укор состоял. Машины созданы для того, чтобы ездить. Если машина стоит, а тем более много машин, да к тому же еще и "на ходу" - это противоестественно, это неправильно! Эта мысль сверлила мне голову все лето, пока не оформилась в четкую идею - машины должны использоваться организациями в Зоне. Конечно, были машины очень "грязные", по 200 млр/час и больше, но ведь есть и почти чистые 0,1 или 0,2 млр/час. Теперь идею надо было перевести в четкий язык документов. Лучше всего брать для использования не стоявшие машины, так многие из них были разукомплектованы да и "грязи" уже "насосались" порядочно, а те, что сдавали, те были на ходу да и почище. Сделали выборочное исследование и оказалось, что более 5 млр/час заражено не свыше 5-7% сдаваемых машин, а 1,0-2,0 млр/час - не менее 50%. И я засел за подготовку документов. Сначала готовилось Положение о временном использовании автомашин. В конечном итоге это был документ на страничку, но готовился он несколько дней. Надо было решить принципиальные вопросы: кто должен вести учет, какой документ удостоверял право пользования, как вести нумерацию, кто несет ответственность за безопасность эксплуатации, порядок сдачи этих машин. Наконец, в начале октября, Положение было готово, разработаны два приложения – форма ордера на право пользования автомобилем и форма заявления на выдачу машин. Имея Положение легко и быстро был подготовлен и проект решения ПК. Довольно просто мне согласовали все документы в оперативной группе МВД УССР, где явно заинтересовались идеей. Немного подумав, я решил для солидности получить визу еще и в прокуратуре. Но, бывшей в то время представитель Генеральной прокуратуры В.В. Найденов в визировании документа отказал, сославшись, на мой взгляд, на явно надуманные причины.
- А, Бог с ним,- подумал я, и сдал в ПК проект решения без визы прокуратуры. Вопрос неожиданно вызвал очень большой интерес и у председателя ПК Б.Е.Щербины, у его заместителя Ю.Семенова и у присутствующих в зале. С транспортом в Зоне было туго, гнать сюда новые машины было равносильно их списанию. Как раз во время рассмотрения этого вопроса Бориса Евдокимовича пригласили к телефону для разговора с Москвой и заседание вел Ю.Семенов. Уточнив кое-какие детали, Семенов неожиданно спросил Найденова:
-А что скажет прокуратура?
Я похолодел, - Ну, все, конец идее!
Совершенно неожиданно для меня В.Б.Найденов сказал:
- Считаем, что вопрос поднят совершенно своевременно и правильно. То, что можно использовать с толком, надо использовать.
- Ну и хорошо, значит, решение принимается - резюмировал обсуждение Ю. Семенов.
Честно говоря, я был очень горд, что моя все-таки взяла, и идея, которую я так долго вынашивал, была одобрена на самом высоком уровне. Это приятно щекотало самолюбие.
Буквально на следующий день к нам пошли представители организаций с просьбой выделить машины. Взяли машины и мы. Номер "001" был присвоен ВАЗ 2101 синего цвета. Эту машину мы предназначали специально для поездок на АЭС и в Припять. Номер "002" был присвоен ВАЗ 2108 песочного цвета, на которую у нас были особые виды. В это время в исполкоме было три машины: в том числе и новенькая, цвета "золотое руно", ВАЗ-2111. В ночь, когда произошла авария, эта машина несколько раз побывала у атомной станции и имела, как мы шутили, по рентгену на колесе, что, впрочем, практически соответствовало истине. Позднее, правдами и неправдами, мы ее выгнали из зоны и пытались отмыть. Как ее мы не драили (Господи, вот придурки!), меньше чем 0,8 рентген (!) в час на колесе достичь не удалось. В конце концов ее пришлось отправить на автокладбище. Учитывая сложности с машинами, мы хотели, чтобы нам дали разрешение на выезд "восьмеркой" за пределы Зоны, по местам базирования исполкома. Такое разрешение, после долгих уговоров, нами было получено и девять -месяцев эта "восьмерка" исправно несла свою службу. В первое время работники ГАИ бросались на нее, как щуки на блесну. Еще бы! Вызывающе четкие номера "002" на дверях и капоте были видны издалека, а все знали, что за Зону эти машины не выпускаются, но вскоре все привыкли, и наша "лупоглазая" беспрепятственно летала на бреющем в Зеленый Мыс, Ирпень Полесское и т.д. Из Зоны "лупоглазая" выпускалась с дозконтролем на общих основаниях, и поэтому мы тщательно следили, чтобы она не нахваталсь "шитиков" и ежедневно мыли ее на ПУСО.
"Номерные" машины, или машины с "бортовыми номерами", как называли эти машины в Зоне, сберегли много государственного транспорта, но в их использовании были и отрицательные стороны. Некоторые из этих машин были, в прямом смысле этого слова, разграблены вчистую. Не избежала этой участи и наша 001, "выпотрошенная" прямо у нас под окном в морозную ночь декабря 1986 года.
Лето 1988 года. На поле, рядом с припятским радиозаводом "Юпитер", вырыты огромные рвы шириной метров по шесть-восемь и длиной, наверное, не меньше пятидесяти. Возле рва невысокий человек с черными усиками командует водителем "зила" с полуприцепом, на который навалено несколько "Москвичей" и "Жигулей". "Зилок" дергается вперед, потом назад, и стоящие в кузове машины отзываются глухим гробовым звуком. Наконец, грузовик пристроился, кран выхватывает легковушки и швыряет их в ров, где ожидает свою добычу страшное саперное чудище тонн пятьдесят весом с широкими безжалостными гусеницами, исполняющее свой бредовый танец по металлическим трупам. Мне кажется, что я слышу, как хрустят кости.
КОНЕЙ НА ПЕРЕПРАВЕ НЕ МЕНЯЮТ?
Для меня это самая трудная глава. Я долго думал, писать ее или нет, прав я буду или нет, если все-таки напишу ее и, в конце концов, решил: нет, надо писать.
Есть такая поговорка: коней на переправе не меняют. До того или после - можно, но во время - это грозит неприятностями. Всадник может просто пойти ко дну, не справившись с незнакомым конем. Но у нас получилось не так, у нас получилось все наоборот. Кони поменяли себя сами.
Владимир Павлович Волошко был председателем исполкома Припятского городского Совета народных депутатов с декабря 1980 года, с первых дней его существования. Да, у него были слабости, у кого их нет? Мы принимали его, каким он был, со всеми сильными и слабыми сторонами, с его добротой, отходчивостью, перестраховкой и не всегда исполненяемыми обещаниям, принимали и уважали. Он был капитан нашего судна, он стоял на мостике все эти пять с половиной лет. Он мало видел радостей за эти годы, особенно от партийных органов В основном его кусали и кусали больно! Два энергоблока пустили за это время на ЧАЭС, обильным дождем сыпались вокруг награды, был награжден и наш первый, а исполкома как будто не существовало. Так, создали организацию, вроде как мальчика для битья при барчуке или денщика при полковнике: полковнику орден, а денщику розгу. За что? А чтоб знал и не расслаблялся! Да, я понимаю, глухая и постоянная обида терзала его все время. А после аварии новый тычок: строгий выговор. За что? За что?! Весь мир удивляется, как быстро была проведена эвакуация пятидесятитысячного города. За что ж выговор? А "папу" представляли на орден, хотя во время эвакуации его даже в городе не было. А председателю – строгача с занесеним! За что?! Или за то, что население вовремя не предупредили? Так и младенцу понятно, что в присутствии второго секретаря обкома партии Маломужа В.Г. ему никто и слова вякнуть не дал! Обратное может утверждать только тот, кто совершенно не знает ни советской, ни партийной работы. Хорошо, раз ошиблись оба, то обоих и наказывать надо, а если уж говорить об этичной стороне дела, то скорее начальника бы, а не подчиненного! А тут сам начальник и выговор объявляет, как член бюро обкома. И в Припяти, и в Полесском В.П. Волошко было сделано все или почти все, что можно было сделать, а вместо благодарности ему и залепили. Да, было за что Владимиру Павловичу обижаться на эту работу, мы понимали это и сочувствовали ему. Но он сам отверг и наше понимание и наше сочувствие, когда летом 1986 года, включив одному ему известные связи, причем связи на очень высоком уровне, раз ни обком, ни горком не смогли помешать ему уйти, покинул капитанский мостик, покинул в очень сложное время: в разгар выплаты компенсации, когда через исполком каждый день проходили не тысячи - миллионы рублей, это по тем временам, когда легковая машина стоила пять тысяч рублей! Покинул в самый разгар эпопеи по посещению Припяти, бросил в самом разгаре строительства вахтового поселка Зеленый Мыс. Не буду расписываться за весь аппарат исполкома, права такого не имею, но я этим поступком был искренне обижен.
А как негодовал в связи с уходом В.П.Волошко наш первый секретарь Гаманюк А.С.! Сначала он категорически заявил, что никуда тот не денется, горком не дает согласия на такой антиполитический поступок и никогда не даст! Что если Волошко уйдет, то без партбилета. Как у нас все-таки этим пугать привыкли! Вот уж рычаг воздействия, так рычаг! Вся власть Советам? Дудки! Вся власть партбилету! В общем, Александр Сергеевич Гаманюк бушевал чисто в своем стиле, как неудержимое море на картинах Айвазовского. Но сделать все же ничего не смог и в середине августа 1986 года Владимир Павлович Волошко был освобожден от занимаемой должности в связи с переходом на должность заместителя начальника Главного производственно-распорядительного управления по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Минэнерго СССР.
Гнев Александра Сергеевича носил благородный оттенок. Он негодовал по поводу беспринципности руководителя, бросившего свой коллектив в трудную минуту, оставившего своих избирателей, ушедшего с самого трудного участка работы и в самое неподходящее время...
После ноябрьских праздников 1986 года состоялся пленум Припятского горкома партии, рассмотревший организационный вопрос. Пленум освободил Гаманюка Александра Сергеевича от обязанностей первого секретаря Припятского горкома Компартии Украины по состоянию здоровья. Гаманюк ушел работать в обком партии.
Так меняют или нет коней на переправе?
ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ…
Вторая половина 1986 года ознаменовалась невиданным бумом в киевских мебельных магазинах. Получавшие квартиры припятчане хотели как можно быстрее их обставить, что вполне естественно – не спать же на полу, а вместо обеденного стола сколько можно использовать табуретку? Мебели, а тем более качественной, у нас всегда было мало и та в основном импортная, а значит, и дефицитная, и дорогая. Переселенцы старались покупать мебель комплексно, на всю квартиру, тратя на это огромные деньжищи. Пошли разговоры:
- Вот эти припятские! Денег полные карманы и все им можно, а мы за свои трудовые рубли ничего купить не можем...
Что же было в карманах?
Для того чтобы человек существовал в цивилизованном море, ему нужны деньги. Какие бы выводы наши экономисты не делали об изменении сущности денег при социализме, колбасу даром в магазинах не дают. Эвакуированные, в большинстве своем, оказались в очень сложном положении: очень немногие имели с собой сразу после эвакуации достаточные суммы денег, а если учесть, что нужно было купить одежду, то таких сумм не было практически ни у кого. Надо было срочно что-то предпринимать. Первым предложил свою помощь Красный крест. При помощи профсоюзных органов это общество милосердия начало выплату единовременной помощи в размере 50 рублей на каждого эвакуированного. Многим эти деньги здорово помогли, но при выплате даже этих небольших сумм возникли проблемы. Несмотря на все предупреждения очень многие эвакуированные не взяли с собой документы. Они приходила к нам в исполком десятками: растерянные, обозленные, негодующие, смотря, до какой степени были накалены, и требовали помощи:
- Ну, забыли мы документы, так что сейчас умирать, что ли? Мы же при социализме живем, или как?
Если когда-нибудь будет создан музей, связанный с этими трагическими событиями, то, безусловно, в нем займет достойное место уникальный, в своем роде, документ. Документ, олицетворяющий расцвет нашей бюрократической системы, выражающийся в народной поговорке: без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек, С другой стороны этот документ свидетельствует об огромной вере, которую проявила к человеку эта же бюрократическая система. Вот он:
Справка № _ от __
Дана.___________________________________ года рождения, проживающего по адресу г. Припять _______________________
в том, что он эвакуирован с семьей из города Припяти
ЛИЧНОСТЬ УДОСТОВЕРЯЕТСЯ СО СЛОВ.
Председатель исполкома В.П. Волошко
По таким справкам люди получали деньги. Немыслимая вещь!
В мае же было принято решение и о выплате государственной помощи по двести рублей на каждого. Что такое 200 рублей? Это сорок пятерок или двадцать десяток, можно восемь двадцатьпяток, четыре пятидесятки, ну, на худой конец две сотни. В любом случае физический объем этих денег весьма мал. Ну, а если эти двести рублей умножить на пятьдесят тысяч, сколько это будет? Десять миллионов! Вот с какими суммами нам пришлось иметь дело! Почему нам? Потому что в этот раз пришлось выплачивать эти деньги именно исполкому. Я в этой работе практически не участвовал, так как выплата производилась в Полесском, а я в это время был - в Чернобыле. Скажу только несколько слов о том, как это было организовано. В нескольких помещениях была расположены картотеки, вывезенные из ЖЭКов и оборудованы отдельные помещения для касс. Были приняты на работу в срочном порядке полтора десятка кассиров и выделена охрана - милиционеры с автоматами. В банке получали мешок с деньгами (самый настоящий мешок и, поверьте, немаленького веса) и с утра деньги развозили по кассам. Получающие пособие заполняли специальный бланк и становились в очередь к ЖЭКовской картотеке, где проверяли количество членов семьи, занесенных в заявление, а затем получали в кассе деньги. Не обошлось и без инцидентов: то получал все деньги, предназначенные на семью, непутевый отец-выпивоха и сбегал, то наоборот, деньги прикарманивала жена-гулена и, бросив своего чадолюбивого мужа, исчезала в неизвестном направлении. Были и курьезы. В одно из заявлений хозяева внесли болонку Розу. Это заявление в суматохе приняли, более того, оно прошло проверку в ЖЭКе и на нем красовалась четкая жэковская печать о том, что все "соответствует" и только при оформлении нами документов в банк собака была замечена. То-то было!...
Но это была, как оказалось впоследствии, не более чем разминка. В июне постановлением правительства был определен порядок выплаты компенсации за утраченное имущество. Этим документом предусматривалась выплата компенсации за утерянное имущество в следующих суммах:
- на семью из одного человека - 4 тысячи рублей;
- на семью из двух человек - 7 тысяч рублей;
- на каждого последующего члена семьи 1,5 тыс. руб.
В случае несогласия с суммой компенсации, гражданам предоставлялось право подавать заявления с описью вещей на рассмотрение комиссии при исполкоме, которую возглавлял председатель горисполкома. Комиссия рассматривала заявления с выездом в Припять на квартиры заявителей и по ее решению доплачивались спорные суммы.
В полном тексте документа, который регламентировал выплату компенсации, было сказано не намного больше. Чрезвычайная его лаконичность порождала большие трудности. Например, что такое семья? Если в квартире живет муж, жена и их сын со своей женой и ребенком, то, как считать - две семьи или одна? С одной стороны, вроде и две, а с другой, кухня ведь одна, один телевизор, одна "стенка" в гостиной, а компенсация ведь за имущество выплачивается. Много жалоб вызвал пункт о "последующем члене семьи", на которого полагалось 1,5 тыс. руб. Пожилые люди жаловались, что поставили знак равенства между младенцами и ими. Но самым сложным был вопрос выплаты компенсации разведенным семьям, которые продолжали жить в одной квартире. Как правило, лицевой счет в ЖЕКах эти семьи не делили, так как на это требуется решение суда, а кто хочет лишние хлопоты и расходы? Кроме того, у многих развод не был оформлен в ЗАГСе, так как за это надо платить сто или двести рублей, кому что суд присудит. И вот в таких случаях начиналось! Как я уже говорил, одинокий человек получал 4 тысячи, семья из двух - семь тысяч. Бывшая жена с ребенком утверждала, что имеет право на семь тысяч рублей, бывший муж, как одинокий,- на четыре тысячи, то есть вместе получалось одиннадцать тысяч, а выплатить мы им могли только как одной семье - восемь с половиной тысяч. Разведенные редко живут в мире, поэтому разбирательства были нешутейные...
Страшно ругали Госстрах, потому что те, кто страховали свое имущество, оказались даже в проигрыше. Постановление предполагало, что выплата компенсации производится с учетом выплаты страховым сумм. На нормальном человеческом языке это означало, что если ты застраховал имущество на меньшую сумму, чем тебе выплачивалось компенсации, значит, ты страховку не получал вовсе и даже взносы тебе не возвращались, а вот если страховка была больше, чей компенсация, то Госстрах доплачивал только разницу, на которую страховая сумма была больше причитающейся компенсации. Получилась своего рода антиреклама нашему Государственному страхованию, которое с легкостью отказалось от взятых на себя обязательств, в том числе и по страхованию жизни, так как выплаты за ущерб здоровью проводились только тем, кому был поставлен диагноз "лучевая болезнь". Много разговоров вызвал у нас пункт о создании "конфликтной" комиссии, которая должна была решать споры о сумме компенсации с выездом в Припять, где прямо в квартире делалась опись имущества и его оценка. Опасения были не в том, что надо было ездить в Зону, - к этому мы давно привыкли, а в том, что ездить придется слишком часто. К счастью, эти опасения не оправдались. Комиссия, как правило, выезжала в Припять раз в месяц, где рассматривала не более десяти заявлений.
Июль, август, сентябрь прошли в тяжелой, однообразной, а потому изматывающей работе по приему и обработке заявлений. Исполком ежедневно принимал по нескольку сот заявлений, которые надо было пропустить через ЖЭКи, обработать в бухгалтерии исполкома, подготовить банковские документы. Приезжая в десять-одиннадцать вечера из Чернобыля, В.П. Волошко и я до ночи еще подписывал документы, потом эта обязанность легла на Веселовского А.А. и меня. За вечер приходилось ставить свою подпись по тысяче и более раз. От полного отупения от этой особо "творческой" работы рука иногда просто забывала, как надо расписываться. Потом на каждую подпись нужно было поставить печать, отчего ладонь правой руки была синей. Подписи должны быть одинаковыми, а печати четкими: банк - организация строгая...
Каждый вечер нас ожидала толстенная папка с заявлениями, в которых были какие-нибудь неясности. Их надо было рассмотреть, принять по ним решения: платить, не платить, какие справки дополнительно представить. Каждая ошибка обходилась государству или человеку в не одну тысячу рублей, невольно призадумаешься, поднимая ручку для подписи.
Через исполком прошли огромные суммы денег. В 1986 году было выплачено только компенсации за домашнее имущество припятчан (не считая компенсации за машины, гаражи, дачи и моторные лодки) 130 млн.руб., в 1987 году - 8,3 млн. руб., с января по октябрь 1988 года 226,7 тыс.руб.
Но наконец и эта работа была закончена.
О ТОМ, ЧТО БЫЛО В САМОМ КОНЦЕ
Ну вот, я и подошел к самому концу своих коротких записок. Конечно, можно было рассказать гораздо больше. Ничего не рассказано о Зеленом Мысе. Не многие знают, что есть два Зеленых Мыса. Один - вахтовый поселок, сплошь состоящий из сборных домов, а второй - село, история которого насчитывает не одну сотню лет и до аварии имевшее название Страхолесье.
- Это что тут у вас за названия? - спросил Б.Е.Щербина, председатель ПК,- хватит с нас Чернобыля, обойдемся без Страхолесья. Что там поблизости есть?
Поблизости была база отдыха "Зеленый мыс", и стали и село и вахтовый поселок называться Зеленым Мысом, породив путаницу для почты. Через несколько лет, после многочисленных жалоб жителей, селу все же вернули старое название.
Ничего не рассказано о работе по ликвидации аварии и ее последствий на самой станции - я в этой работе не участвовал. Также не рассказано о том, с какими интересными людьми мне пришлось познакомиться в это время: Е.Б.Шульженко, начальником 4 управления Минздрава СССР, писателем В. Яворивским, кинорежиссером Х.Салгаником и многими, многими другими. Отдельно стоит встреча с Ю.Н.Щербаком, чья повесть "Чернобыль", по крайней мере, ее первая часть, рождалась у меня на глазах и с моей посильной помощью. Без его помощи я не только бы не решился начать эти заметки, но никогда и не закончил бы их, терпения бы не хватило.
Что же было в самом конце? Приближалось 20 июня 1987года, день выборов. Мы уже знали, что в Припятский городской Совет выборы проводиться не будут, и наш исполком будет расформирован. Знали также, что при Ирпенском исполкоме будет создана оперативная группа, но о количестве штатных единиц и ставках ничего известно не было. Коллектив волновался и это понятно: Ирпень - город относительно небольшой и найти здесь работу дело непростое.
До выборов оставалось три месяца, потом два, потом один - положение не менялось. Отступать было некуда и наш председатель Веселовский А.А. "запустил" на имя председателя Киевского облисполкома Плюща И.С. письмо такого содержания: так, мол, и так, выборов в Припятский Совет не предвидится, прошу рассмотреть вопрос трудоустройства следующих работников исполкома и приложил к письму список. Привожу его полностью, так как эти люди в подавляющем большинстве своем отработали на этой сумасшедшей работе от первого до последнего дня и заслуживают, чтобы их вспомнили всех, поименно.
1. Председатель исполкома А.А.Веселовский
2. Заместитель председателя Кононыхин В.К,
3. Заместитель председателя, председатель плановой комиссии А.Ю.Эсаулов
4. Секретарь исполкома М.Г.Боярчук
5. Заведующая орготделом Курбанова Ф.Х.
6. Заведующая общим отделом Кириченко С.М.
7. Ответственный секретарь комиссии по дедам несовершеннолетних А.Г.Пухляк.
8. Ответственный секретарь комиссии по борьбе с пьянством В.П.Лысенко
9. Инструктор по работе с добровольными народными дружинами Н.Л.Толпегин
10. Заведующая протокольным сектором И.В.Воронцова
11. Главный архитектор М.В Проценко
12. Начальник штаба гражданской обороны Иващенко Б.С.
13. Машинистка Выхристюк В .П..
14. Заведующая отделом ЗАГС Недогибченко Л.Ф.
15. Председатель Горспорткомитета Н.М.Жирный
16. Главный бухгалтер Максименко Т.В.
17. Кассир Сидоренко В.И.
18. Заведующая горфинотделом Приймак Л.А.
19. Главный бухгалтер горфинотдела Сапура В.И.
20. Уборщица М.К.Кравченко
Буквально за несколько дней до выборов уволился начальник отдела госдоходов горфинотдела Женя Орел- двадцатый первый.
Итак, письмо ушло и мы стали ждать. Шла подготовка к выборам и работы было по горло. Наш исполком обеспечивал проведение выборов в Чернобыле и Зеленом Мысу, так что сидеть было некогда. Прошла неделя, вторая - о письме ни звука. Честно говоря, мы думали, что кто-нибудь из облисполкома приедет к нам в Ирпень, соберет, поговорит просто по душам, ну, спасибо скажет, что ли, ведь несмотря ни на что, сделано было очень много за эти четырнадцать месяцев, прошедших после аварии, а такой встречи не было ни разу. Время шло, оставалось всего две недели – ясности никакой. И тогда мы осторожно узнали судьбу нашего письма. Я не видел его после того, как оно побывало на рассмотрении у председателя облисполкома, но дальнейший путь этого письма таков. Председатель облисполкома направил письмо на рассмотрение секретарю облисполкома Сидоренко И.М., тот заведующему организационным отделом Копытько, а тот эаведующему отделом по труду Комару. Я сначала даже не поверил:
- Как? Уж не собрались ли они нас через бюро по трудоустройству устраивать?
Но именно так и оказалось. Вскоре нашего Женю Орла, заместителя заведующего горфинотделом, начальника отдела госдоходов пригласили в Ирпенское бюро по трудоустройству и, словно в насмешку, предложили выбрать между должностью главного бухгалтера медвытрезвителя и главного бухгалтера психбольницы.
- Я понимаю,- сказал Женя после того, как оправился от легкого шока,- что не место красит человека, но это как-то вроде не то... Нет, уж, спасибо вам "за таку ласку", но я поищу что-нибудь сам - и через неделю уволился, найдя место экономиста в каком-то НИИ. Так облисполком никого из наших не трудоустроил, если не считать тех, кто остался работать в оперативной группе по г.Припять. Отшумели выборы, и мы собрались на наш последний прощальный вечер, который провели в лесу, под Ирпенем. Было радостно и грустно. Радостно потому, что, наконец, и для нас начиналась нормальная жизнь, когда знаешь точно, что сегодня будешь ночевать именно дома, а не в Зеленом Мысу, в Чернобыле, или Полесском или еще Бог знает где. Радовались, что, наконец, сможем быть постоянно с семьями, радовались, что сможем отдохнуть после сумасшедшей работы, которая длилась все эти четырнадцать месяцев. Не беда, что никто не пришел от облисполкома на наше последнее собрание, так даже было уютней, по-домашнему. Бог с ними, с путевками, которые нам не предложили, и с работой - сами устроимся, не это нам омрачало настроение. Просто распадался наш коллектив. Это как на выпускном вечере: завтра будут те же люди, с теми же именами и фамилиями, но пропадет бесчисленное количество связей, которые делает из группы разных людей одно целое - коллектив. И с каждым днем части этого распавшегося целого будут все больше и больше удаляться друг от друга, словно осколки от взорвавшейся гранаты, и все меньше и меньше будет вероятность встречи между ними. Вот из-за этого и было грустно.
Где сейчас все наши?
Александр Афанасьевич Веселовский, для меня Саша Веселовский. За годы после аварии прошел большой путь от инструктора Киевского обкома партии до Председателя правления Ощадбанка Укрины. Трагически погиб в автокатастрофе в августе 1998 года.
Трагически погибли заместитель председателя Владимир Константинович Кононыхин и водитель Толя Барановский, умерли Сидоренко и Кравченко. Вечная им всем память!
Очень многие на пенсии, кто по возрасту, кто по состоянию здоровья.
Каждый год, 26 апреля, мы встречаемся, что бы помянуть этот день, разделивший наши жизни черной чертой на до и после. Мы выпиваем свои законные сто грамм, а кто может, и все триста. Мы вспоминаем, смеемся и плачем, веселимся и грустим. Слава Богу, все, кто живы, не скажу, что совсем здоровы, но все-таки живы. А закончить я хочу вот чем. Частенько мне приходит на ум, что к нашей великой радости здесь, в Ирпене, еще не успели построить НИЧЕГО ТАКОГО, из-за чего нам бы снова пришлось пережить то, что было пережито. Но гремят взрывы на железной дороге, и идут на дно пассажирские теплоходы, и разбиваются вдребезги самолеты... Где-то снова страдают люди и звучит грозное слово - ЭВАКУАЦИЯ!
Не хочу заканчивать призывами, хочу просто предложить каждому задуматься об этом.
Источник: Проза.ру
Комментариев нет:
Отправить комментарий